Музей крестьянского дизайна «Конь в пальто» (Переславль-Залесский, Ярославская область).
Единственные в России каменные палаты семнадцатого века, построенные в начале двадцать первого в Переславле-Залесском, стали домом для единственного в мире музея крестьянского дизайна, который называется «Конь в пальто». О том, как актуализировать наследие, преодолевая стереотипы мышления, рассказывают создатели музея Глеб Городянкин и Ольга Ягова.
Библиотека Наследия
Для быстрого перемещения по тексту используйте ссылки в Содержании
Реабилитация прошлого
— Как возникла идея музея крестьянского дизайна?
— Ольга Ягова: У нас с Глебом был интерес к теме, которая обычно называется крестьянский быт. Когда у нас накопилась определенная коллекция предметов, и было готово то здание, в котором мы находимся сейчас, было принято решение отдать часть этого здания под музей.
Мы решили, что постараемся показать крестьянский быт по-другому. Мы взяли на себя смелость попробовать освежить представление о крестьянском искусстве. В первую очередь мы ориентировались на молодёжь. Даже, я бы сказала, на модную молодёжь. Которая, в расхожем представлении, отвергает русское крестьянское искусство. И мы постарались найти путь, как достучаться до этой аудитории.
Желание познакомить людей с крестьянским искусством родилось от нашего общения с друзьями, которым мы пытались объяснить, что интересного в этом находим. Зачем, например, мы проезжаем по три тысячи километров, чтобы это всё увидеть, найти. Зачем мы вообще выезжаем за пределы Москвы?
Само название музея длинное и провокационное. Словосочетание крестьянский дизайн для многих является оксюмороном. Где крестьяне — и где дизайн. Мы попытались уже в названии заявить провокацию. Чтобы люди моментально переключились, попробовали настроить своё сознание: готовы они принять такую формулировку, или нет.
Другая важная для нас идея — сочетание современного и старинного. Наша экспозиция включает в себя самые продвинутые музейные технологии: современные витрины, современный свет. Так мы стараемся подчеркивать эффектность старинных вещей. Используем точечную неоновую подсветку, формируем современный антураж музейного зала.
Это приносит позитивный отклик от прогрессивной молодёжи, которая приходит и видит такие знакомые вещи, как проекция, тачпад, подсветка. И, одновременно, они видят вещи старинные. Им становится проще их воспринять. Это сокращённая дорожка к их сердцам.
— Глеб Городянкин: Я стал заниматься строительством нашего здания на переславской земле в начале и середине нулевых. Проект получился длительным в силу того, что это недешевое удовольствие. Заёмных средств мы не привлекали, грантами и поддержкой фондов не пользовались, опираясь лишь на собственные силы.
С одной стороны это сложно, с другой — просто. Мы в меньшей степени ограничены рамками требований и правил, которые предъявляются к государственным музеям с точки зрения учёта и закупочной деятельности. Если мы видим какой-нибудь редкий коллекционный предмет, то не должны ждать фондо-закупочной комиссии. То, что нам нужно, мы можем позволить себе приобрести в фонд самостоятельно.
Фактически, наше здание строилось пятнадцать лет. Концепция музея как таковая выкристаллизовалась относительно недавно: в конце 2016-го – начале 2017-го.
— О.: Мы очень быстро сформировали концепцию. И завершающая часть, постройка экспозиции , была очень быстрой.
— Г.: Я опирался на свой предыдущий музейный опыт. Исходной темой был русский крестьянский текстиль, традиционный костюм. На тот момент у меня уже был опыт проведения выставок и формирования коллекций совместно с федеральными музеями.
До этого я построил, наверное, с десяток крупных выставок, поэтому формирование собственной площадки не представляло большой проблемы. Было представление о том, как это работает. Были сформированные взгляды на то, как должна выглядеть экспозиция, и как не должна.
Мы опирались на разный музейный опыт: не только на российские аналоги, но и на то, как сегодня принято делать музеи в Европе. Мы соединили знание этой «кухни» и собственные представления о том, как можно преподносить информацию, чтобы она трогала людей за живое, задевала.
Собственно, задача музея не в том, чтобы собрать максимальное количество экспонатов на одной площадке. Задача в том, чтобы человек, выйдя из музея, о чем-то задумался. Чтобы он получил информацию, которая станет стимулом для внутренних изменений, и для пробуждения желания что-то менять вокруг себя.
Если говорить о крестьянском искусстве, то это, в первую очередь, некий визуальный ряд: образ и представление о себе и своём месте в национальной культуре. Для многих Россия — это космос, балет и автомат Калашникова. Крестьянская дореволюционная культура является tabula rasa, незаслуженно забытой и пока не нашедшей полного применения в современной визуальной культуре.
Мы хотим подтолкнуть людей к тому, чтобы переосмыслить крестьянское искусство, уйти от кальки и массовых промыслов промышленного производства. Мы хотим копнуть глубже, попытаться понять, как это было, а старинные предметы, свидетели той культуры, помогают в этом лучше многих исторических трудов.
— О.: Советская культура очень активно и не всегда удачно популяризировала крестьянское искусство в виде хохломы и гжели, например.
— Г.: Происходила унификация культуры и упрощение понятия о крестьянском искусстве. Оно сводилось к сувенирным промыслам. За его пределами оставались целые пласты художественной культуры. Кроме того, происходило размывание его границ.
Так, русский костюм в представлении большинства обывателей — это сарафан и кокошник. На самом деле сарафанный костюмный комплекс характерен для центральных и ряда южных губерний. В каждом регионе свой и уникальный костюм: где-то носили понёву, где-то кичку, где-то повойник, и так далее. Об этом большинство людей слышат у нас впервые. Огромное культурное разнообразие стало порождать монстрические собирательные образы.
То же самое произошло с миром крестьянского искусства: был сформирован некий образ, и в период советской власти он был либо нейтральным, либо отрицательным. Индустриализация требовала привлечения ресурсов из села в город. Крестьянство, как мы в экспедициях многократно убеждались, далеко не везде и не безоговорочно поддерживало советскую власть.
Отсюда пошло очернение крестьянского дореволюционного быта в массовой культуре. Нельзя сказать, что везде были достаток и богатство, но повсеместной бедности и низкого уровня образования, которые рисует советская история, тоже не было. Поэтому одна из наших идей — попытаться восстановить объективную картину того мира, который мы в советское время отчасти потеряли.
— О.: Мне кажется, что проект «Библиотека наследия» тоже об этом. Понятно, что каждый занимается своей отраслью. Кого-то интересуют усадьбы, городская жизнь, какие-то другие вещи. Но все мы занимаемся реабилитацией, восстановлением нашего прошлого.
Нам кажется, что одна из самых губительных вещей для человека, который живёт в своей стране — это отрицание прошлого. Все разделились: кто-то признаёт одно прошлое, кто-то другое. Кто-то признаёт царскую Россию, кто-то советскую. Кто-то вообще ничего не признаёт, и говорит, что здесь плохо, и нужно уезжать.
Но нам кажется, что людям, которые принимают решение уехать, как минимум необходимо оценить своё прошлое, осмыслить его. Спросить себя: а что я знаю о том, что здесь было? Что я знаю о стране, в которой живу?
И те люди, которые говорят о том, что здесь плохо и надо уезжать — это в большинстве своём такие условные москвичи, которые никогда не выезжали за границы своего города, и в интернете прочитали о том, что все права и свободы ущемлены, а за границами Москвы — выжженное поле. Это дикий стереотип, с которым надо бороться.
То же самое происходит, когда кто-то говорит, что до 1918-го года ничего не было: вокруг только ползали голодные грязные дети. Кто-то говорит, что и после революции было то же самое. Кто-то говорит, что до 1991-го года ничего хорошего не происходило.
Всё это стереотипы, и один их них — стереотип нищей голодной деревни. Нам хочется его изменить, и попробовать понять наследие в полном смысле слова. Что-то воспринять, что-то, если надо, простить, но, главное, просто знать. Вот то, что мы хотим донести.
Крестьянский дизайн.
— Дом, в котором находится ваш музей, начал строиться задолго до его открытия. Вы с самого начала строили его под музейное пространство?
— Г.: Да, мы строили под музей и под гостиничное размещение. Музейную часть проекта мы запустили три года назад. Размещение — та часть проекта, которая сейчас находится в стадии завершения. Думаю, это уже вопрос не лет, а месяцев. Но поскольку хочется сделать хорошо, то важнее для нас не сроки, а качество.
— Почему именно такое сочетание: музей и гостиница?
— Г.: Хочется дать людям возможность путешествовать по стране и останавливаться в тёплых душевных местах с историей и неким контентом. Гостиница в нашем понимании — это не то место, где усталый путник сразу же предастся сну. Это место, в котором может происходить некий экспириенс: гастрономический, отельный, какой-то ещё. Нам хочется показать, что и в России может быть комфортно, качественно и уютно. А также то, что обеспечивать это могут небольшие объекты размещения, а не только транснациональные сети.
— На чей опыт в этой сфере вы ориентируетесь?
— О.: Периодически мы ездим в Великобританию. Там есть замечательный фонд National Trust, который занимается сохранением объектов наследия, а также пытается их каким-то образом коммерциализировать. Так возникают замечательные варианты, когда ты можешь разместиться на ферме с аутентичным оформлением, или в замке, или где-то ещё.
У нас получается некоторый компромисс, потому что наше здание полностью сооружено заново, это не восстановленные исторические палаты. Они восстановлены по образу и подобию, но построены с нуля. И мы имеем возможность дать людям размещение в таком пространстве…
— Г.: …которое является частью опыта соприкосновения с тем, о чем мы рассказываем в музее. Это более длительная точка входа в нашу историю.
— О.: То есть, наша идея – это такая «ночь в музее». Многие люди, которые приходят к нам, говорят: «Плохо, что у вас музей, и нельзя остаться!» Над этим мы и работаем.
Конечно, мы рассчитываем, что это будет и более продолжительный образовательный опыт для наших гостей. Для современного человека, мне кажется, это понятный и приятный образ обучения. С одной стороны, ты делаешь себе приятно, отдыхаешь. С другой стороны, учишься. Мне кажется, это один из наиболее удобных компромиссов, которые человек может себе позволить.
— Как вы собирали предметы для экспозиции?
— Г.: У каждого из предметов своя история. Это не первая коллекция, которую я формирую. У меня сохранились связи с антикварным рынком, какие-то предметы приобретались у аукционных домов, какие-то предметы имеют экспедиционное происхождение. Удивительно, но в двадцатые годы двадцать первого века экспедиции всё ещё позволяют обнаруживать очень интересные предметы.
Конечно, с каждым годом предметов крестьянского искусства становится всё меньше и меньше. Где-то люди понимают их ценность. Где-то эти предметы ещё являются обыденностью. А где-то они никакой ценности, кроме как замена дров для печки, уже не представляют.
Мы хотим показать, что даже самые простые предметы крестьянского быта могут быть модными, современными и актуальными, абсолютно применимыми в интерьере. Возможно, это сподвигнет кого-то к тому, чтобы эти предметы не отправить на помойку или в костёр, а задуматься: вдруг это и есть те крупицы крестьянского искусства и быта, которые достойны того, чтобы быть сохранены. По крайней мере, мы в это верим.
— Какие коллекции вы формировали до музея «Конь в пальто»?
— Г.: Я был соучредителем и руководителем «Музея традиционного костюма». В нём была сформирована коллекция крестьянского текстиля в несколько тысяч единиц хранения. Большая часть нашей работы была экспедиционной. Это было в начале нулевых, и тогда существовала возможность привозить из экспедиций что-то интересное. И были живы те люди, которые могли дать какую-то полезную информацию.
Это дети и внуки тех людей, которые русскую традиционную культуру застали в её естественной среде бытования. Прошло двадцать лет, и сегодня, к сожалению, не только не сохранились многие предметы, но и носителей живой традиции осталось очень мало. Это большое упущение. Если краеведы, например Маслова, ещё в начале в начале двадцатого века писали о том, что теперь остались только крупицы уходящей традиционной культуры, то в советское время этим практически никто не занимался. Нам остались только фрагменты.
Перед нами стояла задача собрать из этих фрагментов единую картину. Я считаю, что эта задача, насколько это было возможно, выполнена.
Потом пришла идея, что нельзя из всего крестьянского искусства выдергивать только текстиль, и говорить о нём как об отдельном явлении. Так родилась концепция Музея крестьянского дизайна. У нас представлены и текстиль, и художественная обработка металла, и керамика, дерево, роспись: практически все те фрагменты, которые составляют единый мир крестьянского искусства.
— Как возник термин «крестьянский дизайн»?
— Г.: Мы исходили из того, что дизайн обычно воспринимается как некое промышленное производство. На самом деле, ключевое определение дизайна — сочетание функционала и эстетики. Крестьянское искусство отвечает этим требованиям целиком и полностью.
— О.: Дизайн вещи — это сочетание её эстетики и функции. Украшение бытовых предметов как раз характерно для крестьянства. Существуют расписные грабли, например. Это тот случай, когда абсолютно бытовая вещь становится слегка комичной демонстрацией достатка, изыска.
— Г.: Кроме того, дизайн — это термин, который со временем стал включать всё большее количество понятий. Определяя концепцию музея, мы вышли за границы традиционного определения данного термина. С другой стороны, мы корректны, включив крестьянское искусство в актуальный контекст.
При словосочетании «музей крестьянского быта» у обывателя возникает понятная реакция. Конечно, есть те, кто ходит в такие музеи несмотря ни на что. Это, наверное, аудитория очень подкованная и грамотная. Но, выбирая такое определение, мы оставляем за чертой множество людей, у которых это сочетание слов вызывает скуку. Они понимают, что где-то уже что-то такое видели, и не пойдут туда, потому что знают: там они увидят чучело медведя и два пыльных шкафа. Донести информацию до этой части аудитории гораздо важнее.
Про коня
— Самый главный вопрос: откуда в названии взялся конь?
— Г.: Только вы никому не рассказывайте! (смеётся)
— О.: Мы пытались подчеркнуть смысл, немного заигрывая с посетителем, скажем так.
Наш музей говорит о смысле всех этих украшений и предметов. И практически все орнаменты, которые мы видим на крестьянских вещах, позволяют определить период и сроки их создания, узнать, кто их создавал.
Все орнаменты несут смысловую нагрузку. Если орнамент смысловой нагрузки не несет, то это очень поздний орнамент. Это уже заимствование из города, калька с каких-то изящных украшений. Но если мы ясно видим, что смысловая нагрузка в орнаменте есть, то понимаем, что перед нами вещь достаточно ранняя, традиционная и ценная.
Поскольку крестьянство — аграрное общество, основным символом для крестьян является солнце, как залог будущего урожая и ежегодных изменений. Кроме того, мы видим большое количество символов животных, а также растительных символов.
Интересно, что в какой-то момент символ солнца и символ лошади стали совмещаться в крестьянском сознании. И на некоторых предметах приходится разгадывать, что же имел в виду автор. Если конь неожиданно является центром композиции, то не следует его воспринимать исключительно как животное. Это может быть образ божества, образ солнца.
Зачастую конь является центром композиции. Мы видим частое использование коня в крестьянской архитектуре, в изображениях на предметах, в текстиле.
— Г.: Конь — основа крестьянского благополучия, центр доходов, источник благосостояния. Конь — это кормилец, основная рабочая единица. Как писал классик, если для европейского крестьянина наличие коня на хозяйстве — признак богатства, то для русского крестьянина отсутствие коня — признак величайшей бедности.
Получается, что конь — это главное подспорье и, с другой стороны, символ. До девятнадцатого века крестьянская культура оставалась аграрной. Всё было построено на земледелии и плодородии. И неслучайно, что конь и Солнце — два основных источника благополучия, и в какой-то момент они сливаются воедино.
Крестьянское искусство до начала двадцатого века — это удивительный, фантастический симбиоз языческого и христианского. Кто-то будет с этим спорить и говорить о том, что у нас страна победившего тысячу лет назад православия. Да, но при этом крестьянская культура с одной стороны православная, а с другой языческая.
— О.: Кажется, мы уходим куда-то далеко — вернёмся к коню. Если кратко, то наш музей находится на улице Конная. Это первый источник идеи. И второй: на улице Конной действительно торговали конями. И это одна из немногих улиц в Переславле, которая сохранила своё дореволюционное название.
Наконец, поскольку основой нашей коллекции изначально был текстиль, то коня нужно было каким-то образом к текстилю приблизить. И мы решили, что пальто коню очень подойдет.
И последнее: провокация заключается в истории того, откуда пошло выражение конь в пальто.
— Расскажите.
— О.: Есть история про то, как один ямщик накрывал зимой лошадку тулупом после того, как она долго бежала. И если эта лошадка потом ехала куда-то, оставаясь в тулупе, то люди вокруг могли спрашивать: «Кто это?» И другие им отвечали: «Кто-кто, конь в пальто».
— Г.: Зачастую этой фразой отвечали на вопрос, имея в виду, что что-то видели, но толком не видели ничего. Нам кажется, что с крестьянским искусством произошло то же самое.
У современного обывателя есть насмотренный видеоряд в виде прялок, кокошников, сарафанов. Но реального представления о жизни наших предков нет. Поэтому история про коня — смешная притча и прибаутка, но, с другой стороны, горькая правда.
Все мы много раз сталкивались с крестьянским искусством: в школе, в различных кружках, в музеях. И до сих пор мы продолжаем задаваться вопросом о том, кто мы такие. Язычники или православные? Восток или Запад?
Наша задача, немножко через провокацию, немножко через совмещение старинного и современного, заставить людей задуматься и найти какую-то свою внутреннюю правду, свою точку опоры. И более внимательно присмотреться к своему прошлому. Чтобы что-то новое для себя найти, открыть какие-то новые смыслы.
— Как устроена экскурсия в музее «Конь в пальто»?
— Г.: С момента открытия у нас была обычная живая экскурсия. У нас работают квалифицированные экскурсоводы, погруженные в тему, способные ответить на подавляющее большинство вопросов. А если вопросы остаются, мы сами готовы подключиться и помочь.
Потом возникла идея попробовать концепцию музея без посредника. Живой экскурсовод — это здорово, но есть часть посетителей, которым проще взаимодействовать с музейными предметами напрямую.
Экскурсовод — это всегда личность, которая может вызывать те или иные эмоции. Кому-то кажется, что рассказывают быстро, кому-то — что медленно. Кому-то нравится, как рассказывают, кому-то нет. То есть, остаётся некий посредник между экспонатами и посетителем.
Родилась идея о том, чтобы сделать экскурсию в интерактивном формате. Использовать многоканальный звук, выделенную подсветку отдельных экспонатов, проекции, тачпады, и так далее. Получился маршрут через музейные залы, где посетителя фактически ведёт андроид.
Оказалось, что аудитория к этому готова даже в большей степени, чем мы предполагали. До последнего времени оставался и тот, и другой формат: мы предлагали экскурсию с экскурсоводом и электронный вариант. Но в период коронавирусных ограничений мы практикуем, по понятным причинам, только формат электронный.
— Текст экскурсии написан вами?
— Г.: Да. Источники для него — литература, экспедиционный материал, работа с архивами. Весь возможный комплекс.
— Первые экскурсии проводили вы сами?
— Г.: Да. Ведь экскурсоводов надо готовить, и, кроме того, хотелось отработать экскурсию самостоятельно, чтобы внести правки и корректировки, иметь возможность что-то улучшать на ходу.
— О.: Сейчас мы это тоже практикуем. Нам интересно поговорить с посетителями.
В прошлом году у нас было несколько недель таких сеансов, когда можно было послушать именно нашу экскурсию. Нам всегда очень важно услышать реакцию, особенно у той целевой аудитории, для которой мы работаем.
Особенно интересно работать с такими посетителями, которые приходят, чтобы просто выполнить программу и поставить галочку о том, что они были во всех частных музеях Переславля, без особенного интереса к теме. Хорошо к концу экскурсии увидеть, что у человека по-другому светятся глаза, и есть какое-то понимание того, что мы делаем.
Это сложно назвать работой — для нас это не работа. Это дело, которое добавляет жизни смысл. Это возможность поделиться нашим интересом, и той темой, о которой, как нам кажется, должен задумываться каждый житель нашей страны. Иначе можно просто не понять, где же ты жил.
Вернуть искусство людям
— Сколько человек входит в команду музея сегодня?
— О.: Андроид, мы, и ещё пара человек.
— Г.: У нас небольшой штат персонала. Много сотрудников мы себе позволить не можем. Конь должен кормить себя сам. Задача в том, чтобы хотя бы на уровне нулевой рентабельности музей мог существовать. Это не проект про коммерцию.
— О.: С кадрами не очень просто. В Переславле не хватает активной молодёжи, которая была бы готова вместе с нами с головой уйти в такую тему, дать ей свежее звучание.
Мы несколько раз пытались привлекать местных студентов: и на какие-то проекты, и быть экскурсоводами. Но получается не очень просто.
Чаще всего местные рвутся в Москву. Мы работаем над тем, чтобы молодёжь рвалась в Москву немножко меньше. Потому что все рвутся в Москву, но когда спрашиваешь конкретного человека, зачем же ты едешь, то он не может ответить. Говорит, что едут все, — и ему тоже надо.
У нас был интересный опыт, когда девушка писала по нашему музею дипломную работу. Но, опять-таки, в московском университете. И речь о сотрудничестве не шла.
— Г.: С техническим персоналом проблем меньше. Но тех, кто готов бы был подхватить наш флаг и нести рядом, пока на горизонте нет, к сожалению.
— Как вы оцениваете перемены в туристической и музейной атмосфере Переславля за несколько последних лет?
— Г.: Да, динамика есть, и скорее со знаком плюс. Мы определённо видим изменение вектора государственной политики. Это касается местных, региональных и федеральных властей. Мне кажется, что пришло осознание: туризм — это не только чартер до Анталии и Хургады, но и колоссальный внутренний рынок. Нам есть, что показать своим согражданам и зарубежным гостям.
Если мы обратимся к европейскому опыту, то увидим, что внутренний туризм — это потрясающий драйвер роста для локальных экономик. И сегодня мы видим это на примере Ярославской области и Переславля в частности.
Проходят проекты по благоустройству. Пока они точечные, но мы надеемся, что это только начало. Мы видим, что появляется значительное число объектов инфраструктуры, начиная от общепита и заканчивая гостиницами. Мы видим, что происходят качественные изменения городской среды. Например, в Рыбинске — не могу не похвалить наших соседей. Фантастически преобразился центр города за последние несколько лет. И таких проектов довольно много.
Я считаю, что, несмотря на большое количество минусов, движение есть, вектор его задан, и процесс имеет устойчивый характер. Кроме того, благодаря коронавирусу многие получили невиданный шанс посмотреть страну, в которой живут, и не улететь в Монте-Карло. В этом плане я оптимист.
— Вы много лет работаете с крестьянским искусством. Продолжает ли эта тема быть интересной для вас самих?
— Г.: Я думаю, что это долгоиграющая тема, и её хватит на всех: и детям, и внукам достанется. Нам нравится, что она выходит за пределы локальных сообществ наподобие клубов и междусобойчиков на более массовые аудитории.
Очень важно сохранить традиционные ремёсла и технологии. Но сейчас мы находимся на другом временном этапе, и любое искусство должно претерпевать естественные для него трансформации. Оно должно быть массовым, должно быть доступным в широком плане.
Крестьянское искусство эволюционировало по мере изменения технологий и культурной среды. И мы не пытаемся законсервировать его в том виде, в котором оно было на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков, ведь тогда оно станет просто музейной историей. Наша задача в том, чтобы его актуализировать и вернуть людям. Вернуть искусство людям, скажем так.
— О.: Сейчас есть прекрасные проекты, в которых люди занимаются производством традиционной деревянной игрушки. Не той, которая была в массовом производстве советского периода, когда это были большие партии стучащих в барабаны медведей. Я имею в виду попытки создания приятного ручного ремесла.
Становятся важными ручная работа, и спокойное, медитативное создание предметов. Человек, который приобретает такой предмет, смотрит на него с пониманием, ведь в него вложено больше, чем в фабричную деревянную игрушку.
Так формируются новые представления об эстетике. Люди «перепрыгивают» через яркие краски, через идеально обработанное дерево. Нет смысла точно копировать старинные предметы, но есть возможность насмотреться, оценить, и попробовать сделать своё, современное, но примерно в том же стиле. Для многих людей это становится открытием новой культуры. И нам с Глебом кажется, что крестьянский дизайн еще не отгремел, и возможно, что люди через сто лет будут изучать то, что было произведено в этом стиле сегодня.
Кроме того, мы с Глебом продолжаем изучать крестьянское искусство. Мы постоянно читаем, сравниваем. Особенно интересно смотреть на произведения, сделанные в этом стиле в разных регионах страны. Наша страна огромная, и нельзя сказать, что по всей стране было одно и то же крестьянское искусство.
Затем от нашей страны можно перейти на смежные территории. Начать изучать, например, искусство Месопотамии или Древнего Египта, пытаться сравнивать.
Как известно, есть множество странных теорий о том, как развивалась цивилизация изначально. Но самое интересное, что символы, которые можно увидеть в предметах, созданных на заре цивилизации, встречаются и в гораздо более поздних артефактах. Ты смотришь на древние изображения, а потом — на изображения, нанесенные на предмет в конце девятнадцатого века в русской деревне. И видишь очень много похожего.
В этом вопросе нет законченного решения. И мы в нашем музее не предлагаем готовый ответ. Мы сами хотим в этом разобраться, поэтому показываем, рассказываем, и предлагаем людям самим порассуждать вместе с нами.