Для быстрого перемещения по тексту используйте ссылки в Содержании

Встреча с храмом

— Давайте начнем с того, как были придуманы «Незатопленные истории». В каком году это было?

— В 2009-м. Всё началось с любительской поездки, своего рода экспедиции. У меня был интерес к затопленным территориям, и к тем объектам, которые сохранились на них. На тот момент я знала о калязинской колокольне, и уже побывала в Калязине. Вскоре узнала о Крохино и затопленном храме Рождества Христова.

Мне было интересно увидеть его вживую. Я очень мало находила информации в открытых источниках, буквально несколько фотографий. На тот момент её было действительно очень мало. Поэтому у меня было лишь туманное представление о том, где это находится, и практически больше ничего.

Сейчас, если сделать запрос «Крохино» в интернете, то можно найти многое, но всё это, в общем-то, информация, которую собирали мы. Теперь её перепечатывают и тиражируют. 

— Но какая-то минимальная информация в 2009-м году всё-таки была? 

— Да. Была информация на «Форуме путешественников», который я обнаружила в 2008-м году. Там было сказано о том, что где-то есть такая церковь, которая сохранилась после строительства Волго-Балта. И всё, что я знала — что это «где-то» около Белозерска.

Как туда добраться, было непонятно, поэтому мы решили ехать зимой. Чтобы не испытывать судьбу: мало ли, получится взять лодку, или не получится? Чтобы, если что, дойти по льду.

Соответственно, мы нашли и дошли. Оказалось, это не так сложно, как могло бы быть, поскольку церковь расположена не так далеко от региональной трассы.

После этой поездки я и начала заниматься Крохино. Что-то там такое со мной произошло — не совсем из разряда повседневных вещей, объяснимых с логической точки зрения. Я не смогла пройти мимо того, что увидела там.

А увидела я то, что храм разрушается, и находится уже в крайней точке разрушения. Ещё немного, и он рухнет. Это было совершенно очевидно. И у меня возникло желание, совершенно стойкое, этот процесс остановить. Я стала этим заниматься, и всё это вылилось в то, во что вылилось.

— То есть, до этой поездки у вас не было замысла о восстановлении храма?

Нет, конечно, никакого замысла не было. Во-первых, юный возраст — мне было 24 года. Юный для того, чтобы задумываться о каких-то таких сложных вещах, и о таких масштабных проектах тем более.

Во-вторых, у меня была другая специальность и другая профессия, которая с сохранением наследия была мало связана. По-первому образованию я инженер-робототехник. А по второму —  специалист в сфере государственного и муниципального управления. Это, конечно, ближе, к сфере сохранения наследия, но всё же немножко другое. Поэтому ничего такого я, конечно, не могла планировать.

— Можно сказать, что поездка в Крохино была вызвана личным познавательным интересом? 

Да, мне это было, безусловно, интересно. Кроме того, тогда я работала в ВШЭ и занималась полевыми социологическими исследованиями. Ездить по стране мне нравилось. Это было моей научной деятельностью, и, с другой стороны, вошло в привычку и стало интересом, который нужно было поддерживать. То есть, поездка в Крохино уже не была научной экспедицией. Это была личная поездка, по моему собственному желанию. И я постоянно езжу, продолжаю ездить до сих пор. Мне просто это нравится.

— Каким был промежуток во времени между первой поездкой и тем моментом, когда вы занялись проектом?

— Не было никакого промежутка, на самом деле. Я приехала обратно, вернулась домой, и практически сразу начала что-то делать. Потому что у меня это «болело», свербило постоянно. Я не могла не делать просто. Практически сразу «заболела», а спустя три дня начала что-то делать. 

Стала писать письма. Первые письма датированы у меня началом марта. До этого я пыталась понять, как это всё можно написать. Потому что я впервые писала в госорганы, и нужно было как-то сформулировать свой запрос.

Какое-то время у меня ушло на то, чтобы собрать минимальную информацию, и заодно собрать мысли. Довольно длительный период ушёл на то, чтобы в принципе «въехать» в эту сферу. Потому что мне было совершенно непонятно, что с этим можно делать. Я не понимала, как можно действовать. И очень много времени я потратила на то, чтобы осознать, скажем так, безнадежность государственной системы сохранения наследия.

— С чем вы столкнулись? 

Я получила очень много формальных «отписок». О том, что храм не является памятником. Что ничего нельзя сделать. Почему-то, потому-то. Совершенно банальная бюрократическая переписка, которой, в основном, занимаются наши госорганы. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы осознать, что никто, в конечном итоге, не будет этим заниматься. Где-то год я потратила. Кажется, что это очень много, но на самом деле это всё растягивается во времени. Ты пишешь запрос, и только через месяц получаешь ответ, и так далее.

Помимо госорганов я писала в благотворительные фонды, где мне тоже отказывали. Под разными предлогами. Я тогда не совсем понимала, почему. Но скорее всего у них просто не было ресурсов. Даже не на то, чтобы всерьез рассмотреть обращение или ответить на моё письмо. Сейчас я это уже понимаю, поскольку сама являюсь руководителем благотворительного фонда.

Поэтому был период, который длился где-то год или полтора. И только потом пришло решение, что нужно делать какую-то организацию и начинать работы самостоятельно. Для этого нужна была решимость. Потому что это довольно отчаянный шаг, на самом деле.

— Поначалу этим занимались вы одна, или уже сформировалась какая-то команда?

Нет, команды у меня не было. Наверное, спустя полгода у меня появились первые добровольные помощники. Кто-то делал сайт, кто-то помогал в соцсетях, писал первые публикации. Постепенно люди присоединялись. Помощники были, но очень мало. И на первых порах это было архиважно, чтобы другие люди что-то привносили в проект.

Рукотворное чудо

— В 2013-м году в результате шторма в Крохино произошло обрушение купола храма. К этому моменты вы уже какое-то время там работали. Часто ли в вашу работу вмешивались такого рода непреодолимые обстоятельства? 

Обрушения купола не было непреодолимым обстоятельством. Это было ожидаемое событие. Это была аварийная часть здания, которая должна была рухнуть. 

Если бы это делалось каким-то техногенным воздействием, то надо было бы возводить специальные леса, и продумывать, как обрушить эту стену так, чтобы она не рухнула случайно. Но она рухнула сама, при шторме. В общем, этот вопрос храм «помог» нам решить самостоятельно.

Другое дело, если бы весь храм рухнул. Это была бы трагедия. Но пока он, слава богу, держится. Всё остальное — преодолимые препятствия. 

— Что к тому моменту уже было сделано в Крохино? Туда ездили волонтёры?

— Да, начиная с первой поездки в 2011 году, в Крохино стали приезжать волонтеры. Вначале объем работ был мало понятен, к тому же не было никаких инструментов, кроме рабочих перчаток и носилок, которые мы взяли у районной администрации.

Но разбирать завалы можно, как говорится, и без специальных инструментов. И первая поездка оказалась определяющей. Потому что стало понятно, что руками можно сделать очень многое. И этот ручной труд стал спасительным, я считаю, и для храма тоже. Потому что дамба, которую мы построили руками, отсрочила разрушительные воздействия воды на какое-то количество лет. Есть ощущение, что это было такое рукотворное чудо. Мы дали себе и храму это время, чтобы найти какую-то более серьезную поддержку, и возвести защиту для стен.

Главной задачей были разбор завалов и устройство дамбы. Можно долго описывать механизм работы, потому что это не просто пересыпание одной кучи битого кирпича в другую. Там использовались полипропиленовые мешки, штыри, и всё это заливалось цементным раствором, бетонировалось, укреплялось сеткой Рабицей, и так далее. Придумывали мы всё это по ходу работ, потому что воспользоваться чьим-то опытом в таких трудных природных условиях мы не могли. Такого опыта просто не было.

Все строительные материалы довозили на своей маленькой четырехместной лодке Южанке. И это была отдельная сложность — привезти материалы на остров, и цемент, и песок. В лодку за один рейс вмещалось не больше десяти мешков. А мешков этих было тысячи… И можно себе представить, сколько ходок было сделано на этой маленькой несчастной лодке. Всё это продолжалось с 2011-го по 2017-й год — беспрерывное строительство и поддержание рукотворной дамбы.

— Шесть лет?

— Ну, год — это тоже не совсем корректно, потому что на самом деле это не целый календарный год, а несколько выходных за сезон. Мы делали до семи поездок, и, как правило, это были поездки выходного дня.

— Состав волонтёрских групп всё время меняется, или есть коллектив людей, которые ездят всё время?

Да, есть коллектив, костяк. Но всё равно он меняется, потому что люди приходят и уходят. Всё-таки за десять лет очень многое меняется в жизни человека: у кого-то появляются дети, у кого-то меняются приоритеты, у кого-то становится меньше свободного времени, или, наоборот. Кто-то заболевает, и не может участвовать в такого рода экспедициях. Это жизнь, всё меняется. Но костяк есть, и люди приезжают. Может быть, не каждый раз, может быть, раз в год, но это те люди, которые всегда где-то близко, всегда поддерживают, следят за проектом.

Ценность наследия

— Волонтёры Крохино — кто они? Всё начиналось с круга ваших друзей?

— Изначально это не был круг друзей. Наверное, потому что сама я не из этой сферы. Если бы я училась в архитектурном институте, это мог бы быть круг друзей, но здесь другая история. Это были люди, которые узнавали о проекте в социальных сетях, и сети сыграли очень важную роль в развитии проекта. Это были «случайные» люди. То есть, случайные-неслучайные, скажем так.

— Чем эти люди были мотивированы? 

— Мне кажется, что главная составляющая культурной ДНК этих людей — неоспоримая ценность наследия, осознание этой ценности. Причем все они эту ценность трактуют по-разному. Для кого-то это более важна историческая сторона, для кого-то — архитектурная, для кого-то это Русский север, для кого-то — это именно храм. Поэтому нельзя выделить что-то одно. Но ценность наследия здесь играет самую важную роль. Это базовая ценность, которую не нужно объяснять.

И главное, что она не вступает в противоречие ни с духовной, ни со светской мотивацией. Этого противоречия практически никогда не было. Понятно, что в экспедициях люди очень много общаются. И если бы был какой-то конфликтный момент в понимании мотивации людей, то это было бы заметно. Но здесь было заметно другое — что этого конфликта нет. Хотя многие артикулировали свою мотивацию довольно конкретно. Поэтому у меня ощущение такое, что ценность наследия превалирует над духовными или светскими мотивами. 

— Получается, что «полевые» условия объединяют совершенно разных людей.

— Да, абсолютно разных. И разные возрасты. У нас участвуют волонтёры от семнадцати до семидесяти лет.

— До семидесяти?

— Да. Приезжала, например, пожилая женщина замечательная, из Москвы. Она жертвовала деньги, и сама приехала работать. И такие люди встречаются. И люди, относящиеся к этому легко и поверхностно, тоже. Как к некоему путешествию. Таких, наверное, сейчас становится всё больше и больше. Думаю, что это правильно и хорошо. И очень религиозные люди — их не очень много, но они есть, хотя их меньшинство. Потому что им непонятен сам руинированный храм. И непонятно, наверное, то, что он не будет восстановлен полностью, то, что он будет законсервирован. И это противоречит их воззрениям, так скажем.

В общем, разброс мотиваций очень большой. И меня всегда удивляло, что это не вызывает никаких конфликтов. Потому что я слышала от коллег и друзей, допустим, из «Общего дела», что у них те люди, которые не очень религиозны, не приживаются. Там этот конфликт, видимо, выражается более явно.

— Чем, помимо создания дамбы, занимались волонтёры?

— Мы возводили контрфорс к северной стене паперти. Затем начали строить мостки к ближайшему берегу, чтобы у нас была возможность обустроить там бытовой лагерь. Это тоже довольно сложный процесс. То есть, это такая работа, которую за два дня, за выходные сделать невозможно. Это ручной труд, без специальной техники, поэтому всё это делается долго.

Кроме того, у нас были съемные волонтерские убежища в городе Белозерске. И там тоже постоянно надо было что-то делать. Где-то маленький ремонт, где-то вынос свалки. И у нас было много перипетий, связанных с волонтёрским бытом. Это тоже отнимает достаточно много времени и сил.

А в позапрошлом году мы купили в собственность старый дом, который требовал ремонта. Это всё тоже делали волонтёры. Поэтому работа была не только по возведению дамбы, но и, скажем так, сопутствующая.

— Дом, который вы приобрели, находится в Белозерске?

Да, дом в городе. В Крохино домов нет, и в ближайшей местности тоже ничего нельзя купить. Кроме того, дом лучше иметь в городе, потому что логистика удобная: магазины, автовокзал и так далее. И с точки зрения приёма волонтеров это удобно, потому что в любом случае приезжают они сначала в город. Им нужно где-то обосноваться, оставить вещи.

— На каком расстоянии от Крохино находится Белозерск?

— Около девятнадцати километров. Но в этом году мы начали строить и в самом Крохино бытовки для проживания реставраторов и волонтёров. Поэтому у нас и там будет какое-то пристанище. Но, в любом случае, дом в городе тоже будет доводиться до ума.

— Где будут располагаться бытовки?

— Прямо около храма. Это там же, где мы раньше ставили свои палатки. Просто в палатках жить несколько месяцев подряд очень тяжело, особенно тем, кто работает там весь сезон. Это профессиональные гидростроители и реставраторв, и им очень тяжело жить в таких условиях.

— Получается, что в окрестностях Крохино никакого населенного пункта просто нет? 

— В двух километрах от Крохино есть переправа, и за ней начинается другой административный район. Там есть сёла, но ближайшее из них – в десяти километрах. С другой стороны в четырех километрах тоже есть небольшая деревня — Каргулино. Она относится к тому же району, что и Крохино.

Неочевидный памятник

— Как быстро местная администрация заметила ваш проект? 

— Они не могли не заметить нас просто потому, что с самого начала я пыталась выйти с ними на контакт. Поскольку я специалист по государственному и муниципальному управлению, мне хотелось сразу же установить с ними какой-то контакт… Впрочем, десять лет — это довольно большой срок. И за это время сменилось три главы администрации, соответственно — три команды администрации.

Кроме того, первой реакцией как администрации, так и местных жителей, было неприятие нашей инициативы. Поскольку это было для них слишком непонятно, слишком странно. Дело в том, что Крохино — памятник неочевидный.

— Неочевидный для тех, кто к нему привык?

— Во-первых, для тех, кто привык. Во-вторых, руинированное наследие в России в принципе не считается наследием с большо буквы. У нас гораздо более яркие и ценные объекты гибнут, и на их фоне кажется, что какая-то руина не является великой ценностью. Я думаю, что если бы мы провели опрос всего населения России, то все бы сказали, что Крохино — это не очень-то и наследие. Что наследие — это скорее храм Василия Блаженного. И это ощущается в настроениях общества.

Но это только одна сторона. Для местных жителей была странной сама инициатива: кто-то приезжает из столичного города и устраивает непонятную им «движуху». И первые годы, пока они не привыкли, — а привыкали они очень долго, — они отторгали всё это. Люди пытались найти своё логичное объяснение, ориентируясь на свою картину ценностей. Но все эти объяснения не очень хорошо говорили об их авторах.

— Думали, что вы ищете клад? 

— Да. Первые пять лет мы «искали золото». Потом, когда проект стал получать разные награды, и когда мы появились на телевидении, возникла вторая версия: «руководитель проекта идёт в политику», и использует этот проект как плацдарм для политической карьеры. И только сейчас, когда, по всем приметам, либо моя карьера должна была уже построиться, либо золото должно было найтись, люди начали относиться к нам по-человечески.

— Как вы чувствуете эту перемену в отношении?

— Не нужно это чувствовать — местные люди пишут. Человек, который когда-то подвозил, пишет в соцсетях: «Я вас подвозил, и помню, какие у вас замечательные ребята. И  вообще, таким делом не занимаются плохие люди. И вот, я недавно видел храм…» И так далее. То есть, люди видят храм. Они его вообще стали замечать. Он перестал быть элементом малозначимого ландшафта. Они сами увидели его другими глазами. Они увидели его нашими глазами. Вот такая произошла перемена. И как только это случилось, храм стал ассоциироваться у них с неким культурным чудом. Произошёл ментальный сдвиг в отношении этого объекта.

— Понадобились десять лет, чтобы эта перемена произошла.

— Причём этот сдвиг произошёл даже на уровне Волго-Балта. Это федерально-государственное учреждение, и куда им там до мелких, в общем-то, инициатив. 

Но я должна была согласовывать с ними практически все работы, поскольку храм стоит на Волго-Балте, практически на фарватере, и потому мы часто взаимодействовали с ними. И вот, в этом году у Череповецкого отделения Волго-Балта вышел официальный настенный календарь с фотографией Крохино. На мой взгляд произошёл титанический сдвиг в их картине мира, и это очень радует.

— Отношения с местной администрацией тоже изменились в лучшую сторону? Храм уже стал в их глазах неким значимым территориальным символом?

— Да, думаю, что символом стал. Мне кажется, они увидели в Крохино важную точку. Власти уважают проект, видят в нём потенциал. И последняя договорённость, которой мы достигли — это инфраструктурные работы, которые позволят сделать Крохино доступным. Это пешая тропа, освещение, проведение коммуникаций. Прокладывание дороги через болото. Очень надеюсь, что всем этим будет заниматься регион.

— Это большое достижение.

— Да, это очень большой шаг. Надеюсь, что этот план будет реализован. Не только потому, что эта инфраструктура нам нужна. Я уверена, что мы можем добиться её создания разными способами, но здесь важен сам факт участия государства. Именно как прецедент.

— Как вы думаете, насколько необратима эта положительная перемена в общественном сознании? Если в какой-то момент придёт новая администрация, не придётся ли начинать всё сначала?

— Я думаю, что сейчас этап, когда стоило этого бояться, уже пройден. Думаю, что власти, несмотря на некоторую консервативность, понимают, зачем нужно поддерживать такие проекты, как наш. Они могут понять их значимость с точки зрения низовой социокультурной инициативы. И мне кажется, что мы всегда сможем найти путь, чтобы объяснить, почему это важно. 

— Вы сказали о планах по созданию инфраструктуры в Крохино. Сейчас она полностью отсутствует? 

— Пока ничего нет, да. Там есть только переправа, на которой можно попросить за деньги отвезти к храму на лодке. Пока эту логистику обеспечивают только работники переправы или случайные рыбаки.

— Как устроено финансирование «Незатопленных историй»? 

— В первые годы мы пользовались исключительно поддержкой жертвователей, физических лиц. Мы делали краудфандинги на «Планете». Кстати, не все проекты, связанные с Крохино, там наши. Есть два проекта, которые делали другие ребята. Одни снимали фильм, другие делали спектакль. И там пять наших проектов. Практически каждый год, либо с перерывом, через год, мы делали такие краудфандинговые сборы.

С 2016-го года мы с некоторой регулярностью выигрываем президентские гранты. Но поскольку на капитальные расходы гранты тратить нельзя, они идут на сопутствующие просветительские проекты. А с 2019-го года у нас появилась поддержка компании РЖД и благотворительного фонда «12». Они профинансировали проектные работы и практические работы по берегоукреплению, которые велись в 2019-2020 годах.

Поэтому в основном проект живёт на частные пожертвования, либо на целевые пожертвования крупных компаний. Но это только в последние два года. Всё, что делалось до этого, делалось только за счёт частных жертвователей. 

Показать ход истории, не скрывая его

— Вы упомянули другие проекты, связанные с Крохино: спектакль и фильм. Они были сделаны независимо от вас?

— Нет, это был фильм про нас. Поэтому делался он не совсем независимо. В том смысле, что мы принимали в нём живое участие. Но делали его авторы по своей инициативе.

Со спектаклем тоже получилась очень интересная история. Его сделал детский театр из Саратова «Несмотря ни на что». Они захотели поставить спектакль, вдохновившись крохинским проектом. Это был спектакль о сохранении памяти, и мы даже организовывали гастроли с этим спектаклем. Показывали его и в Вологодской области, и Москве. 

— Это спектакль о вас?

— Скорее это спектакль о сохранении памяти. Там не фигурирует Крохино как таковое. Просто оно стало точкой, которая вдохновила авторов спектакля.

— На вашем сайте есть информация о музее, который вы создаёте. Что это будет?

— Это будет еще один параллельный проект, который вырос из Крохино, и непосредственно с ним связан. Когда мы только начинали искать информацию о храме, в первые экспедиционные годы, начиная с 2011-го, мы обращались к местным жителям. К тем, кто там когда-то жил, то есть к переселенцам. И в основном с нами никто не хотел разговаривать. Говорили, что ничего не помнят, ничего не сохранилось, и так далее. Это казалось нам странным. И тогда нам стало понятно, что люди не просто так не хотят об этом говорить. Что за этим стоит какая-то серьезная травма и боль, которую люди не пережили, не проговорили. 

Впоследствии у нас появилась волонтёр – Елена Александровна – из местных жителей, которая стала собирать воспоминания переселенцев. С нами они говорить не хотели, — всё-таки мы – чужаки, но с ней они говорили более охотно. Так мы начали собирать аудиовоспоминания, записывая их на диктофон, сканировать фотографии из семейных архивов, и так далее. 

Было понятно, что с собранной коллекцией нужно что-то делать. Поэтому сначала мы решили создать виртуальный музей, потом сделали документальный фильм на эту тему — «Незатопленные истории Белого озера», он доступен на нашем канале YouTube. С этим фильмом мы много поездили по городам, и не только в Вологодской области. Ведь тема затопления общая для всех регионов. И то, что переживали люди в период переселения, очень схоже. У всех было практически одно и то же: утрата родной земли, переезд, разбор домов, и даже потеря возможности прийти на родные могилы. Конечно, у всех это происходило в разное время, в разные годы, но чувства, думаю, у всех переселенцев были схожими.

И мы получили хороший отклик от людей. Причём фильм показывали даже в Сибири, ведь там тоже очень много территорий было затоплено при создании ГЭС. И у всех эта тема находит живой отклик, зачастую очень эмоциональный. Потому что она на фоне других важных перипетий двадцатого века она всегда терялась. Более того, об этой теме не было принято говорить, в принципе. 

Собственно, это то, что меня саму когда-то зацепило. В свои двадцать с лишним лет я ничего не понимала о затоплении. Не знала, что это вообще происходило в нашей стране. Об этом не написано ни строчки в учебниках истории, например, что очень странно. То есть, затопление считалось каким-то второстепенным событием. Если про строительство ГЭС в учебниках что-то писали, то про затопление, которое случилось в связи со строительством, не было сказано ни слова. И эта историческая и человеческая несправедливость меня тогда зацепила. И нашем фильме эта тема тоже находит своё отражение.

Уже после фильма пришла идея о том, что «Незатопленные истории Белого озера» надо масштабировать, и делать из этого просто «Незатопленные истории», чтобы попытаться рассказать о масштабе затоплений по всей стране.

— То есть, пространственно музей ещё не реализован?

— Пока это исключительно виртуальный музей. В качестве будущего места для него мы рассматриваем заброшенную насосную станцию в Белозерске, которая находится рядом с нашим волонтёрским домом. У нас есть идея сделать там культурный центр. Но это довольно масштабная задумка, на которую нужно направить большие ресурсы, и, самое главное, для этого нужны инициативные люди в городе, которые бы это всё поддерживали, и занимались развитием музея. Деньги на его создание найти, я думаю, можно. Гораздо сложнее и важнее найти активных людей.

— Каким вы видите храм в Крохино после всех восстановительных работ?

— У нас есть визуализация того, каким мы видим храм. Он не будет восстановлен полностью. Идея именно в том, чтобы законсервировать руины. Чтобы показать ход истории, не скрывая его. Ведь если мы возьмём и отстроим храм заново, то мы сотрём всю ту историю, которая у него есть. В том числе, всю историю безразличия, которое наступило в конце двадцатого и в двадцать первом веке. Тотального глухого безразличия и деградации. И закрывать это новостроем, конечно, нельзя.

Поэтому планируется только восстановление колокольни. В целом она сохранилась, и нужно восстановить только паперть вокруг колокольни. Это позволит сделать некий единый замкнутый контур и создать помещение внутри неё.

Соответственно, храм как сохранился процентов на сорок, так и будет сохранён. Возможно, будет как-то воссоздан абрис храма, просто чтобы показать контур. Может быть, это будет сделано из металла, или из чего-то ещё. Но то, что храм будет законсервирован как руина, было понятно для нас с самого начала.

— Вы могли бы сформулировать своё личное отношение к храму в Крохино?

— У меня есть отношение как человека, и отношение как руководителя этого проекта. Как руководитель я вижу всю многогранность памятника. Как человек я просто влюблена в это место.

Для меня это точка силы, какая-то совершенно сакральная. И я могу рассуждать и рассказывать о Крохино другим людям, понимая, что они не увидят и не почувствуют того, что чувствую я. Потому что как человек я вижу даже больше, чем всю ту многогранность, которую я уже описала. И это не связано с религиозностью, потому что нельзя сказать, что я сильно религиозный человек. 

— Можно ли сказать, что десять лет работы не изменили ваше изначальное чувство встречи с этим местом? 

— Да, оно не меняется. Понятно, что из-за нарастающих трудностей приходится совершенствоваться как руководителю. Но человек как был, так и есть. И никуда он не денется, этот человек. Осознание места может только возрастать.

Думаю, что если бы на моём месте был кто-то другой, то, может быть, его ощущение и менялось бы. Духовное ощущение. Но я как-то родилась уже взрослой, и уже в детстве у меня были немного странные, глубокие мысли, увлечения, и так далее. Думаю, именно поэтому у меня отношение не меняется с самого начала.

Менять масштаб проекта

— Сейчас, спустя десять лет работы, у проекта «Незатопленные истории» сложился коллектив? Кто входит в вашу команду? 

— Да, у нас есть человек, который занимается социальными сетями. Кроме того, у нас есть просветительское медиа «ПроНаследие.Медиа». Этот проект мы начали в конце 2017-го года, и он тоже вырос из Крохино. Занимаясь проектом, мы поняли, что люди в принципе не понимают ценность наследия. И очень не хватает проектов, которые бы приучали к тому, что заниматься наследием, нормально, здорово и даже красиво. И ещё важно, чтобы кто-то рассказывал про низовые инициативы. Ведь их много, и им тоже очень нужна поддержка. Потому что очень многие проекта останавливаются на стадии «младенчества» именно из-за того, что понимают несоответствие своих ресурсов и величины безразличия по отношению к этой теме. И в нашей команде есть человек, который занимается этим медиа: ищет активистов, интервьюирует, делает материалы с ними.

Также есть люди, которые занимаются виртуальным музеем. Частично это волонтёры. Например, фильм мы делали волонтёрскими усилиями, и люди были совершенно из разных городов.

Работами в Крохино я занимаюсь в команде с архитектором и волонтерами-проектировщиками, все они – из разных городов. В тоже время у фонда до сих пор нет возможности иметь устойчивый бюджет на свою административную деятельность. И я не могу сказать, что та команда, которая у меня есть сейчас, достаточна. Если бы была более полная команда, то всё было работало бы гораздо эффективнее. Но пока это такой этап, – « взросление».

— Какие ближайшие планы и задачи у «Незатопленных историй»?

— Есть очень большой перечень работ, которые нужно сделать. И большой перечень финансовых запросов, которые пока непонятно, как решать. У нас уже были дорогостоящие работы, которые казались совершенно неразрешимыми пару лет назад, но как-то это всё разрешилось. Следующие работы опять кажутся очень нереалистичными, поскольку они в десять раз дороже…

Поэтому нужно постоянно менять масштаб проекта. Раньше это был волонтёрский проект, который теплился за счёт группы единомышленников. Теперь начались серьёзные работы, и для того, чтобы переходить на следующий этап, — укрепление фундамента, сама реставрация, — нужен другой уровень вложений.

Что касается других планов, то в этом году мы вышли на контакт с шестьдесятью пятью территориальными музеями, в которых хранится та или иная информация о затоплениях территорий. Нам хочется рассказать об этой истории полно, и для этого тоже нужно провести огромную работу. И мы начали это делать.

В каких-то музеях какая-то информация собиралась, а где-то – нет, но попытка будет, надеюсь, успешной — хотя бы в рамках выставки, которую мы хотели бы сделать в следующем году.

Кроме того, есть масштабная задумка с культурным центром и музеем в Белозерске. Но это тоже задача скорее про мировоззренческие сдвиги. И я снов предполагаю, что на это уйдет какое-то значительное время, чтобы сделать работающий механизм.

В идеале такой объект, как Крохино, должен менять всё вокруг. Я это почувствовала сразу, как только впервые там оказалась. Это точка – «архимедов рычаг», которая, несмотря на то, что она находится далеко отовсюду, даже от ближайшего города, должна этот город изменить.