Поклонный крест, поставленный в деревне Учма, стал точкой роста музейного комплекса, образовавшегося вокруг. Несколько постоянных экспозиций о судьбах русских деревень дополнил расположенный в соседней деревне Кирьяново «Музей дыр и заплат», полный смелых метафор и философских обобщений. Говорим об этом с создателем и руководителем музея Еленой Наумовой.

Для быстрого перемещения по тексту используйте ссылки в Содержании

Исполнение желаний

— Елена, как начинался «Музей дыр и заплат»? 

—Как раз в последний год я думаю о том, что не возникло бы «Музея дыр и заплат» без предыстории, без предыдущего музея. Вернее, без целого музейного комплекса «Учма музейная», состоящего из нескольких экспозиций. 

Вы знаете, бывает так, что совершаешь какой-то поступок и потом всю жизнь за него расплачиваешься. Но я не имею в виду, что расплачиваешься плохо. Бывают ошибки, а бывают верные действия. И ты за них тоже расплачиваешься. 

Вся история с музеем началась, когда мой муж, Василий Смирнов, решил поставить поклонный крест в память о святом, захороненном в Учме и о монастыре, который была в Учме. Когда-то там было даже несколько храмов, и мощи святого имеются. Однажды Василий поставил крест около этих мощей  на историческом месте. Не потому, что он очень религиозный человек. Скорее,это стало что-то вроде «таблички последнего адреса». Знак того, что помнить надо.

Но после того, как Василий поставил крест, ему пришлось следом ставить часовню. Потому что люди стали приходить и спрашивать: «Кто утонул около креста?» А после того, как поставили часовню, люди стали спрашивать: «Зачем здесь часовня? Что было здесь раньше?» И пришлось делать музей, чтобы рассказывать о том, что там было.

Тогда Василий сделал исторический музей, в основном о пятнадцатом веке. К нему стали приходить местные жители со своими горшками, самоварами, утюгами, и всем прочим, и отдавали их в музей. Они не понимали, что он посвящён пятнадцатому веку. И тогда пришлось делать продолжение музея, уже при моём участии. Про истории людей, связанные с этими предметами быта. 

А пока собирали материал для этого продолжения, я обнаружила два сопутствующих направления. Во-первых, некоторые деревенские женщины, с которыми я общалась, собирая материал, нашли во мне как бы «случайного попутчика», и стали с огромным удовольствием рассказывать истории своей жизни. Стали, в частности, отвечать на мои вопросы: «Существует ли любовь, и что это такое?» Из этих разговоров родилась тема, которую мы выделили в экспозицию «Старухи о любви».

Кроме того, когда я стала ходить по домам местных жителей и брать интервью внутри домов, то обнаружила, что люди по-прежнему с огромным удовольствием пользуются в повседневной жизни починенными предметами разного рода. И я поняла, что в этих починках живёт некая любовь.

Поэтому, скажем так, все наши музеи возникли естественным образом, путём наблюдения жизни. 

— Замысел «Музея дыр и заплат» родился таким же образом?

Да. Однажды мы купили дом в Учме. В нём когда-то жили довольно обеспеченные по советским понятиям люди. У них, скажем, ещё до революции была швейная машинка. И всё их хозяйство потом у них осталось, его не экспроприировали. То есть, люди жили безбедно — относительно других, скажем так. 

Тем не менее, когда дом купили мы, то обнаружили на чердаке и в самом доме просто гигантское количество починенных вещей. То есть, это широко практиковалось даже у зажиточных людей. И мне пришло в голову, что тут есть некая философия жизни. Что это делается не только от бедности или от нехватки. Да, это, некоторая бережливость, бережное отношение. Но это происходит не только из-за нехватки денег, а ещё и потому, что люди сживаются с вещами, берегут их. 

Правда, на тот момент у нас не было идеи о создании нового музея, посвящённого этой теме. Мы скорее понимали, что у нас получилась симпатичная коллекция для какой-нибудь выставки. И поэтому решили найти современного художника, подходящего нам по настрою, и выставить эти починенные предметы, и рассказать о них какие-то истории.

Правда, на тот момент у нас не было идеи о создании нового музея, посвящённого этой теме. Мы скорее понимали, что у нас получилась симпатичная коллекция для какой-нибудь выставки. И поэтому решили найти современного художника, подходящего нам по настрою, и выставить эти починенные предметы, и рассказать о них какие-то истории.

— Какие это были предметы? 

— Предметы были очень разные, но рядом они смотрелись бы совершенно замечательно. Скажем, у нас была атрибутика священников: покровца, одеяния, и прочее. И этими вещами люди накрывали сварочное оборудование,поэтому все они в искрах и с дырками. 

А рядом с этими предметами мы могли бы разместить, например, портрет Ленина, которому ребята в деревенском клубе, даже еще до перестройки,проделали дырки в глазах, и в рот сигарету воткнули. А другие люди потому заштопали всё это. Но дырка во рту всё равно осталась. 

В общем, подобралась довольно интересная коллекция для современной выставки. И я уже даже представляла, как её можно оформить. Но однажды, за обедом, когда я о чем-то таком думала, меня вдруг осенило, что не надо торопиться с выставкой. Я вдруг сообразила, что историй, касающихся разного рода дыр и заплат, в жизни вообще, и в моей в частности, очень много. Например, одна из дыр, починенная одной из заплат, изменила навсегда мою жизнь, и в результате я стала жить в Учме. 

— Что это за история?

— Это история поломки моего автомобиля, и того, как Василий, мой будущий муж, его починил. Мы познакомились в этот момент. 

— Где же сломался ваш автомобиль?

— Недалеко от Учмы, прямо на дороге.

—Как вы оказались на дороге около Учмы?

— Я оказалась там по совету Владимира Александровича Гречухина. Это человек, который сделал из Мышкина знаменитый брендовый город. И, когда я там несколько раз побывала, Владимир Александрович мне сказал: «Обязательно поезжайте в Учму! У нас вы уже много раз бывали, хватит. А в Учму точно надо ехать, потому что там исполняются самые сокровенные желания. Даже те, о которых человек ещё не знает сам». 

И я поехала в Учму. А дальше случилась дорожная поломка, в которой мне помог человек по имени Василий, доселе незнакомый. Но так получилось, что потом я вернулась, чтобы его отблагодарить. Это случилось через пять лет.  И постепенно я осталась там навсегда.    

И когда я вспомнила эту историю, я поняла, что в моей жизни было несколько судьбоносных дыр и заплат. Причем не всегда дыра может быть понятна в негативном смысле. Например, остановки и паузы — это тоже дыры. 

И я осознала тогда, за обедом, что надо срочно отозвать все рабочие письма по поводу выставок. Потому что это тема даже не для одного музея. Это глобальная история. 

История о том, что вся жизнь состоит из поломок и попыток их починить. И это не только материальные вещи, но и такие, как дыры в исторической или человеческой памяти. Или, скажем, рваные отношение, которые кто-то хочет починить. 

Бывают и дыры, вокруг которых строится новое. Например, архитектура готики. Или, например, перфокарты и перфоленты, в которых дыры являются носителями информации. То есть, это можно найти абсолютно в любой области. Дыра и заплата взаимодействуют наподобие инь и ян.  Бывает, например, что человек смирился с дырой и не хочет ставить заплату. Это может быть какой-нибудь незакрытый гештальт. В общем, гигантское количество всего. С этой темой в любую область можно войти.

— Получается широкая метафора. 

— Да, очень широкая метафора. И тогда, за обедом, я сидела и думала обо всём этом.И у меня, видимо, было такое лицо, что муж мне сказал: «Я тебя умоляю, только не новый музей!» Хотя перед этим мы не обсуждали ничего этого. 

Я говорю: «Ты знаешь, к сожалению, мольбы бесполезны». Нет, сейчас ему всё нравится. Но, понимаете, сейчас «Музей дыр и заплат» работает у нас только по предварительной заявке. И мы его пока никак не рекламируем. 

— Почему?

— Потому что нас всего два человека, а Учемский музей просто гигантский. И очень большой поток туристов. Например, в это воскресенье каждый из нас провёл по четыре экскурсии, и каждая длилась минимум полтора часа. Полтора на четыре — это примерно шесть часов с людьми. Но на самом деле это минимум, и на деле бывает больше. 

Так мы работаем там вдвоем с мужем, и у нас просто нет возможности уехать за три километра в соседнее село Кирьяново, где находится «Музей дыр и заплат». Поэтому, когда у нас есть предварительные заявки, мы усилием воли закрываем, вернее ограничиваем поток туристов в музее в Учме. И тогда я еду в Кирьяново.

Пока, к сожалению, только я могу проводить там экскурсию. Со мной начинала работать дочка, и у неё очень хорошо получалось, но она сама не очень хочет водить экскурсии, и сейчас занимается у нас SMM и некоторыми другими вещами. И, кроме того, вообще очень сложно найти экскурсоводов для Учмы. 

—Сказывается специфика темы, или просто нет живущих поблизости подходящих людей?

— И то, и другое. 

Что касается специфики темы, то здесь нужно, чтобы человек не боялся попробовать узнать что-нибудь о Византии. У нас, например, одна часть экспозиции затрагивает историю момента падения Византии. Расцвет эпохи Возрождения, становление государственности на Руси. 

И во время экскурсии мы хотим предложить посетителю самому сделать выбор. Что бы он совершил в тот момент, когда надо было защищать Константинополь? Пойти на «баррикады» и, возможно, умереть? Бежать в католический мир из православного? Перейти в ислам? Уйти в катакомбы? Чтобы человек на своей шкуре почувствовал, что это. И главное, чтобы он почувствовал, что ничего с тех пор не изменилось. Что сейчас человек тоже постоянно находится перед выбором. И наёмный экскурсовод этого тоже пока не может дать.

Мы живем в деревне. Люди, которые не боятся вести экскурсии — они, скорее всего, даже не в Угличе работают, а в Москве, или где-то ещё. Да и в Угличе есть огромное количество частных музеев, и множество экскурсий по городу. И работают там в основном профессиональные музейщики.

У нас был опыт, когда мы дали возможность профессиональному музейщику вести экскурсии у нас. Иэкскурсовод рассказывала хорошо поставленным голосом про предметы. «Вот этот предмет приехал к нам оттуда-то, и он такой-то». А мы не хотим о предметах. Мы хотим о человеческих эмоциях.  

Кстати, не могу сказать, что я великий знаток византийской истории. Если приезжают какие-то маститые ученые, то экскурсию обычно ведёт Василий. Он очень начитанный человек, и гораздо лучше меня в ориентируется в этой теме. 

Не помню, был ли когда-то вопрос от посетителей о том, чего Василий не знал. Но даже если он и не будет знать, то он честно скажет: «Я не знаю. Давайте обсудим, вдруг вы мне поможете разобраться». Если на его месте будет стандартный экскурсовод, то он, скорее всего, начнет что-то придумывать на ходу, либо станет жутко бояться своей некомпетентности. А нам с Василием проще. У нас нет исторического образования. Мы любители, и, так сказать, нам не стыдно не знать. Но мы, конечно, стараемся и хотим знать.

Мировые дыры и заплаты

— В «Музее дыр и заплат» похожие сложности с подбором экскурсовода?

—С одной стороны, в этом музее несколько прощевести экскурсию, потому что, скажем, провал в памяти или дырка в зубе — это что-то более понятное и, может быть, знакомое. И, пользуясь предметами из экспозиции, экскурсовод может рассказывать истории своими словами — про кофточку, про юбочку, и так далее.А дальше могут всплыть свои истории, которые есть у каждого человека. 

Но и этот музей находится в отдалении от города, и местных жителей, которые могли бы вести экскурсии, там нет. 

Поэтому я думаю, что нам нужно сначала наладить относительно автономную работу музея в Учме. Построить экскурсию так, чтобы в музее мог находиться один смотритель. И две экспозиции у нас уже сделаны так. Но остаётся огромный вопрос с исторической частью музея. 

И уже после этого нужно начинать плотно заниматься «Музеем дыр и заплат», потому что он не этого заслуживает.Его нужно можно развивать как глобальную идею. «Мировые дыры и мировые заплаты!» В этой шутливой идее – доля истины.  Ведь, в самом деле, попробуйте предложить любую область, и будет ясно, что всё в ней построено на дырах и заплатах. 

— На сегодняшний день поток туристов в «Музее дыр и заплат» совсем небольшой?

—Да, туда не очень много гостей приезжает. У меня получается примерно раз в неделю проводить экскурсии там. 

— Так складывается из-за вашей занятости в Учме? Запросы на экскурсии вы получаете чаще? 

—Иногда чаще,иногда нет. Но, понимаете, мы же вообще нигде не рекламировались! Ни буклетов у нас нет, ни листовок, вообще ничего. Даже никаких указателей на дороге. Музей существует, можно сказать, почти подпольно. 

Может быть, конечно, этим он становится ещё более привлекательным. Потому что подполье — это ведь тоже что-то такое, что возникает не случайно. Здесь угадывается нехватка чего-то. Возможно, чтобы решить эту задачу, нужно заплату поставить. 

—Действительно, в сети не так много информации о «Музее дыр и заплат». Зато часто встречаются ссылки на Артемия Лебедева, которому так понравился ваш музей, что он даже сделал для него логотип.

— Мне перед Тёмой даже не очень удобно, ведьон в нас поверил. И ему очень понравилась идея. Наверное, он ожидал, что мы более активно возьмёмся за развитие музея. Но получилось так, что я не смогла пройти мимо темы экспозиции «Старухи о любви», и она по времени «перебила» музей.

То есть, мы сначала сделали «Музей дыр и заплат», но потом выиграли грант с проектом «Старухи о любви». Получилось, что мы конкурируем сами с собой. 

Но, вы знаете, эти два проекта — они на самом деле об одном и том же. Просто это разные феноменологически-описательные способы. И то, и другое о любви ио жизни. О судьбе и об эмоциях. О философии. 

Вот как можно описать какой-нибудь предмет? Например книгу. Можно сказать: «Это книга сказок. Это нечто пестрое. Это нечто красно-зеленого цвета. Это то, у чего внутри листы». И так далее. И точно так мы говорим о человеке. Описываем его через истории про любовь, и через его отношение к быту.

— То есть, это разные способы описания, но предмет всегда — человек?

— Да. Предмет — человек. 

Пробелы в образовании.

— «Музей дыр и заплат» расположен в одном из домов деревни Кирьяново. Что это за дом?

— Дом довольно старый, и имеетсвою историю. Сначала, ещё до революции, это был постоялый двор.Потом,при создании колхоза, в нёмразместили колхозную контору. Но в послевоенные годы колхозы начали укрупнять, и многие колхозные конторы были закрыты и пустовали. Так произошло и с этим домом. То есть, опять возникла дыра.А поскольку деревне нужна была школа, через какое-то время в этом доме сделали школу. 

Школа была интернатного типа. Родители сдавали в неё ребенка на пятидневку, а сами работали в колхозах. В субботу и воскресенье ребенок находился дома, а потом — снова пятидневка. 

Василий, мой муж, ходил именно в эту школу. В Учме к тому моменту школу закрыли, и ему пришлось ходить по три километра через лес каждый день. В одну сторону три километра, и обратно. Он отказывался оставаться в интернате, и ходил домой каждый день. 

Туда же ходила наша дочь Саша. Вернее, она уже не ходила пешком —детей возил школьный автобус. Но в 2014-м году школу закрыли, и предложили учиться в другой, которая находится в сорока километрах от нас. 

Предполагалось, что детей в школу тоже будет возить автобус. Но сорок километров в одну сторону с заездом в массу мест — это выливается примерно в два часа времени. Получается, что ребенок должен четыре часа в день потратить на разъезды. Ясно, что это никого из родителей не устраивало,и все стали думать, куда переезжать. И переехали. 

Получается, так называемая оптимизация чудесным образом создаёт пробелы на картах. Такие прямо дырки. Потому что как только закрывают доступную школу, деревня умирает в течение пяти лет. 

И когда я поняла, что нам все-таки надо делать музей, то пошла к главе района и попросила дать школу как помещение для него. На что он мне ответил: «Прекрасно, вы прикроете дыру на карте. Здание будет жить, и вокруг него тоже будет какая-то жизнь. Может быть, случится даже, что кто-то там начнёт работать». При этом, он не знал, что музей будет называться «Музей дыр и заплат». Просто он сказал это, и попал в точку. 

И нам дали это деревянное здание конца девятнадцатого века, с пристройкой 20-х годов двадцатого века, с совершенно трогательным ремонтом внутри. Например, там было печное отопление. Газа в нашей местности нет. Кроме того, учителям почти не выдавали средств на ремонт, а требовали очень много. И они собирали, по-моему, по 150 рублей в год с родителей. Родители — это двадцать пять человек. Вот, можно посчитать, сколько получалось.

—Эти деньги собирали на ремонт?

— Да, на ремонт трех зданий школы. Скажем, на покупку краски. И понятно, что потом они сами и красили. Или, например, надо было обязательно сделать тёплый туалет для детей. Это было в требованиях СЭС. И учителя с директором, сбрасываясь, делали его за свой счет. И тут уже возникает другая категория: финансовые дыры. 

Конечно,стены и потолки в школе были вплачевном состоянии. Окна составлены из фрагментов, потому что не было денег на новые стекла. И мы всё так и оставили. Дух школы царит в этом здании.

Сакажем, у нас есть небольшая табличка при входе,на которой написаны категории: жизненные понятия, в которых могут встречаться дыры и заплаты. Память, медицина, природа, и так далее. И мы специально оставили пустоты, чтобы посетители могли написать что-то своё. 

И, составляя список категорий, мы забыли об одной очевидной вещи:об образовании. И пришел к нам на экскурсию один мальчик-школьник.Всё внимательно прослушал, подошел, и в пустой клеточке написал: «Образование». Со словами: «Бабушка мне говорит: у тебя, Ваня, пробелы в образовании. Почитай книжку, и ты поймешь, как надо».

И вообще у многих людей пр посещении нашего музея возникают ассоциации со своими личными историямипо поводу дыр и заплат. Почти все, кто родились в 60-е или 70-е, вспоминают джинсы. И то, какая была трагедия, если джинсы рвались. А сейчас, например, дыры и заплаты на джинсах как раз вошли в моду. Одна девушка рассказала о том, как пришла навещать бабушка, а та ей говорит: «Что же ты, бедненькая, тебе даже на штаны не хватает!» 

—Предложила зашить?

—Нет, сказала: «Давай я тебе из своей пенсии на новые джинсы дам!» 

Но кроме историй о материальных вещах существует масса других. Часто бывает, что наш музей начинает бередить какие-то тонкие слои, которые закопаны где-то глубоко. Например, у нас была удивительная ситуация, когда с разницей в один день нам в одной экспозиции сказали одно, а в другой ровно противоположное. 

На экспозицию «Старухи о любви» приехала молодая женщина и сказала, что если бы она десять лет назад увидела эту экспозицию, то незамедлительно развелась бы со своим мужем. Она сказала, что десять лет они прожили не в любви, и просто еле-еле выносили друг друга. И это были, по её мнению, потерянные годы. 

А буквально через день приехала пара, и у них явно были натянутые отношения. Возможно, они были в задумчивости, а не расстаться ли. И после «Музея дыр и заплат» они сказали, что постараются пересмотреть свои отношения, потому что не хотят рвать их. Хотят поставить заплату. Не знаю, получилось у них или нет. Но вот, вышли две ровно противоположные реакции.

Своя лодка

— Экспозиция «Старухи о любви» находится в Учме?

— Да. В Учме сложилась целая драматургия с экспозициями. Мы начинаем издалека, с пятнадцатого века. Но иИ туда вкрапляются некоторые истории, своего рода мосты, соединяющие нас с пятнадцатым веком. Мы даём возможность соотнести это с сегодняшним днём, и о двадцатом веке рассказываем тоже. О том, какие исторические события происходили в Учме. О связях с мировой историей: с Европой, с Византией. Или берём глобальные проблемы, которые связаны только с нашей страной — как сталинские лагеря, например.

—В самом деле, глобальные темы. Получается, что вы даёте некий взгляд на события сверху?

— Скорее, мы как раз хотим, чтобы это не был взгляд сверху. Нам хочется, чтобы какие-то моменты можно было к себе применить. 

И, если даже говорить о сталинском времени, то я, например, поняла, почему так много сталинистов в деревнях.

— Их на самом деле много?

— Да, это довольно распространенное явление. Только это не те, кто с пеной у рта доказывает что-то такое.

— Скорее те, кто спокойно уверен в том, что Сталин — это хорошо?

— Да, и я вам скажу, почему. Дело в том, что те люди, которые здесь жили в 30-е годы, страшно голодали.Кроме того, у них были огромные налоги: получалось, что у них отбирали всё. Им за палочки, за трудодни, выдавали какое-то обмолотое зерно  отходы зерна зерно на палочке, какую-то труху, которую невозможно было есть. Но они думали: «Это, конечно, не Сталин.Это, конечно, кто-то другой делал». 

И были лагеря, в которых люди, даже уголовники, сидели, и им было комфортнее, чем колхозникам. У них, например, был нормированный рабочий день. У них была зарплата, и даже кинотеатр был. И местные крестьяне не умерли с голоду только потому, что здесь были лагеря. Они ходили на территорию лагерей с молочными продуктами, а обратно несли гущу из супа. И вот таким образом они остались живы, и у них не было голодомора.

А ещё у нас пара человек попадало в лагеря после войны,по разным причинам. И они оба были в восторге: «Как там прекрасно». В лагере. Они рассказывали: «Здесь-то я тоже лесоповалом занимался, только за это мне ничего не давали, и я ни себя, ни семью не мог прокормить. А там я точно так же валил лес, но за это получал, скажем, шестьсот грамм хлеба в день, да ещё горячую еду. А в деревне я был никто». 

А ещё они говорят, что, конечно, понимали, что городским плохо было, и пытались их поддерживать, даже какие-то нормы за них пытались выполнять: «Потому что они хлюпики все. Им сразу холодно становилось, голодно.От этого они ещё меньше вырабатывали, и вымирали косяками. А нам, деревенским, было только хорошо». 

—Сильные истории. 

— Да, и поэтому мы стараемся как раз давать не взгляд сверху, а наоборот, через себя. Как бы я оказалась в лагере? Хорошо бы мне там было, или плохо? Стала бы я после этого к вождю народов относиться по-другому? Весь этот комплекс тем. 

Получается, что эта часть у нас все-таки больше об истории места,начиная с пятнадцатого века и заканчивая двадцатым. Главное измерение здесь — это время. И, конечно, человек,в центре человек. 

В следующей экспозиционной части у нас всё сужается до двадцатого века,и до крестьянства двадцатого века. Опять в центре внимания человек,но вокруг него расширяется уже не время, а пространство. Мы говорим уже не только об Учме, но вообще о деревне средней полосы России. Если в первой части у нас расширено время, то во второй — пространство. 

И уже после всего того, что мы узнали и с точки зрения времени, и с точки зрения пространства,мы концентрируемся на конкретном человеке с его эмоциями.И этот последний аккорд, который как раз и называется «Старухи о любви», соединяет время, пространство и эмоции. 

— Из чего состоит эта завершающая экспозиция? 

— Это такой нереальный сгусток разного сорта эмоций.Рассказы наших героинь, собранные для экспозиции, характеризуют и время, и пространство, и всё на свете. Из этих маленьких историй строится картина жизни крестьянства второй половины двадцатого века вообще. Например, как в Москву за маслом они ездили. И какие на фоне этого были выяснения в семье. Отдельно выделенных этих сюжетов там нет: ни «за маслом», ни «выяснения в семье». Тем не менее, ощущение такое, что все истории не оторваны ни от времени, ни от места. 

А после завершения экскурсии мы предлагаем посетителям некоторые развлечения. Одно из них — прокатиться на лодочке. Ведь наша экспозиция так и называется: «Своя лодка. Старухи о любви». После неё можно сесть в настоящую лодку: или одному, или вдвоем, или компанией. 

Потому что «Своя лодка» подразумевает не только семейную жизнь — это метафора жизни вообще. Как и с кем ты ее проведешь? Будешь ли плыть по течению, или грести против? Или будешь как-то подстраиваться? Может быть, и не по, и не против, а как-то перпендикулярно. К другому берегу, условно говоря. Это уже твой выбор. 

И потом, это прекрасная возможность полностью очистить голову и полюбоваться красотами. Это тоже очень нужно городскому человеку: просто сделать остановку и идти дальше. Вдох, выдох, и идти дальше. И «Старухи о любви» ставит жирную точку после остальных наших экспозиций: очень многие выходят под очень большим впечатлением, и им обязательно нужен отдых — например, в виде обычной лодочки. 

Героини и герои нашего рассказа были когда-то молодыми людьми с прекрасными взглядами, и в музее даже есть «Комната обратной хронологии», где мы показываем их лица до того, как эти люди обзавелись семьями. В тот момент, когда для них были кумирами герои фильма «Свинарка и пастух», и других советских фильмов, по которым, как они предполагали, будет строиться их жизнь. И это совершенно определенный взгляд, чистый. Взгляд, присущий молодости. 

А жизнь у них у всех сложилась нелегко, и они об этом рассказывают. Ис любовью в их историях трудновато: быт и тяжёлая работа выбили все чувства. 

Кроме того, на нашей музейной территории есть специальные качели в виде гигантской лодки. И когда я думала о том, как их можно оформить, то решила, что нужно сделать их максимально китчевыми, розовыми, в противоположность тому, как на самом деле складывалась жизнь у героев экспозиции «Старухи о любви». Чтобы у нас получилась своего рода лодка розовой мечты. 

Но однажды утром я вышла во двор, и увидела, что на концах нашей лодки стоят такие скульптуры, как на кораблях у викингов:страшные рогатые корни, в виде не то оленей, не то демонов. Мой муж увидел эту лодку так. 

И так мы её и оставили:мне кажется, в таком виде она гораздо лучше, чем розовая. И, в любом случае, у нас тоже получилась некая метафора: когда одному лодку вообще не раскачать, вдвоем трудно, но остановить уже невозможно. 

И главное, что всё это находится под соснами, с видом на Волгу, и у людей наступает эмоциональная разгрузка после увиденного и услышанного в экспозиции, да и после городского бега. То есть, мы всё больше становимся похожи на психотерапевтов. И некоторые люди приезжают к нам уже каждый год. Бывает, что даже берут лодку, не спрашивая нас. Вот сегодня, например, был такой случай. Мы даже думали, её у нас украли. Оказывается, это как раз наши постоянные посетители.Они сказали: «Мы просто решили вас не беспокоить…»

—Просто взяли лодку и уплыли?

— Да, сказали так: «Нам нужно было». Но мы и не возражаем. Тем более, лодки у нас прилагаются к экскурсии, и отдельную плату за них мы не берем. 

И у нас есть постоянные посетители, которые приезжают, чтобы просто на лодочке поплавать. Чуть-чуть. И подумать. Не только для того, чтобы просто получить удовольствие. Так что это такая лодка, в которой можно что-то решить для себя. Поэтому совершенно точно:мы психотерапевты. 

Дорога в Учму

— Елена, а чем вы занимались до Учмы? Ваша жизнь была как-то связана с музеями? 

— Нет, не была. Вообще,я однажды получила такую характеристику, в которой было написано: «Склонность к искусству она имела с детства». Видимо, это как раз обо мне. Потому что это словно некая болезнь. Или игрушка. Да, скорее игрушка. Когда начинаешь играть, и уже трудно остановиться. 

У меня было совершенно счастливое детство. Это очень важно. У меня были не только мама и папа, но и бабушки, и дедушки.Все у меня были, и все меня баловали. Меня любили, и очень многому научили. 

Уже в три года я знала, например, что такое презумпция невиновности. Никто из нас не был юристом — просто папа рассказал, что нельзя плохо думать о человеке, если ничего не доказано. В те же три года я уже вычисляла интеграл,что мне помогло потом стать физиком. И закончила я физфак МГУ. 

И помню, как однажды  мы с родителями пришли в магазин, в котором стояла очередь из простых людей, скажем так. Они вышли из автобуса, и стояли в очереди за маслом. А поскольку мы много ездили по стране, то я знала, что в деревнях живут коровы. Из молока делают масло. Почему же вот эти люди вдруг приехали за маслом в город? Да ещё стоят в очереди. 

И когда началась моя жизнь в Учме, то я не сразу вспомнила эту историю с магазином и маслом. Но потом поняла, что именно она была отправной точкой для того, чтобы эти люди и их психология стали мне интересны. 

И, в общем, училась я на физическом факультете МГУ. Но потом получилось так, что в 90-е годы ушла из физиков в сапожники.

— В сапожники?

— Да, буквально обула всю семью. К слову, прямо такие вывески у меня  на улицах и висели: «Обуем всю Россию». Поскольку у слова обуем есть два значения, то звучало это отлично. 

А потом я очень неожиданно стала работать сначала секретарем-переводчиком в гранатовом проекте фонда TACIS, и потом даже какие-то свои семинары там проводила. И у меня была чудесная компания: немец, итальянец и француз. Просто как в анекдоте. И  они все представляли очень крупные корпорации:Thomson, Rheinmetall иItalTelecom. И мы вместе с ними и с «ВымпелКомом» стали основоположниками сети «Билайн».

Первая спутниковая связь буквально на моих глазах произошла:когда сигнал был отправлен и вернулся к нам. Это было очень интересно,но этот трехлетний проект закончился. И это была лучшая школа в моей жизни, надо сказать. 

А после него я вдруг ушла работать в рекламное агентство, и сделала там несколько гигантских проектов на всю страну. После чего поняла, что ничего более крупного там уже не смогу сделать, а руководителем рекламного агентства, например, я быть не хотела. Мне никто не предлагал, но у меня и амбиций этих не было. И я ушла в банк к своему однокласснику,и там работала руководителем отдела  по связям с общественностью. 

Это был довольно крупный банк — собственно,мы тогда его и вывели в крупные банки. И, когда я заслужила какое-то особое положение в банке, и мне хотели предложить войти в совет директоров, я уже твёрдо понимала, что буду переезжать жить в Учму. 

И произошло всё это в один день. Я пришла с объявлением, что ухожу из банка, да ещё и уезжаю в деревню, а мне предложили некую гораздо более высокую позицию. И, конечно, покрутили пальцем у виска, услышав мой ответ. Но я ни секунды не жалею, что приняла такое решение. 

И сейчас выходит, что я живу не так далеко от Москвы. Можно найти три часа времени, когда на дорогах нет пробок, и вечером поехать в Москву: провести там следующий день, и наутро вернуться. Я так иногда езжу, на какие-нибудь события, или на чьи-то дни рождения. Только летом это никогда не получается. Летом я уже несколько лет невыездная. 

— Потому что в музеях летом особенно много посетителей?

— Да. Знаете, в 2011-м году мы с мужем ездили на Соловки и в Архангельск. На десять дней мы летом, в августе. Попросили мою маму, которая тоже переехала из Москвы, чтобы она иногда открывала музей, если кто-то вдруг приедет. Тогда это было так – вдруг. Сейчас уже так не получится. Так что надо что-то придумывать. Привлекать каких-то волонтеров, например. Но волонтерам надо жить где-то. Но мы с этим финансово не справимся: чтобы построить что-то, где можно жить. Правда, вчера ночью я придумала способ: что и как нужно построить, чтобы там жили волонтёры. Думаю, они будут счастливы. Но я не раскрою тайну (смеётся).