Идея появилась из музыки. Мы играли музыку с товарищем и ездили в этнографические экспедиции, записывали деревенскую, крестьянскую музыку. И, когда стали где-то пытаться её играть в разных тусовках, клубах, столкнулись с музыкальным сообществом. Увидели, что инструментов нет.
Сергей Ключников
Для быстрого перемещения по тексту используйте ссылки в Содержании.
ИДЕЯ
— Как возникла идея Музея балалайки, с чего всё началось?
— Сергей: Идея появилась из музыки. Мы играли музыку с товарищем и ездили в этнографические экспедиции, записывали деревенскую, крестьянскую музыку. И, когда стали где-то пытаться её играть в разных тусовках, клубах, столкнулись с музыкальным сообществом. Увидели, что инструментов нет. В России нет балалаек. Приходишь в музыкальный магазин – там нет балалаек. Из такого сплетения музыкальных потребностей и интереса к традиционной музыке вся эта история и родилась. Потом сколько-то лет мы ездили, скопилась коллекция балалаек, и мы решили, что должно быть какое-то местечко в мире и в России у этого инструмента, как есть местечко у скрипки, у гитары (у гитары даже много местечек, у скрипки тоже не один музей, музей гармоник – их тоже несколько по миру). То есть просто взяли эту идею и решили реализовать. Почему-то в Ульяновске.
— Потому что сами, наверное, отсюда?
— Сергей: Не только, сложилось так всё. Музей шёл бок о бок с производством. Перед нами встала задача сделать производство, как-то возобновить его, перезапустить, вдохнуть новую жизнь в производство балалаек. Собственно говоря, мы не знали, как к этому подступиться. Технология достаточно сложная, и она была почти на излёте, т.к. её неоткуда было почерпнуть, по точному производству балалаек. Всё казалось разрушенным.
Мы думали, где бы его основать. Вроде сами мы жили в Москве, но понимали, что там нереально, очень дорого, себестоимость дорогая, т.е. поточное производство там невозможно было реализовать. Мы вспомнили про город Ульяновск. У меня есть корни отсюда. И прежде чем делать производство, мы сделали музей. Открыли музей как местный локальный стартап, который чуть-чуть рассказывал о местных балалаечных традициях и целиком был посвящён общероссийским традициям. И этот музей вокруг себя стал формировать определенную тусовку. То есть музей был как монокль: мы решили пощупать, насколько местная аудитория отзывчива к этому, насколько здесь вообще можно собрать какую-то команду и с ней двигаться вперёд. К нашему удивлению, это произошло почти сразу. Как только мы открылись, сразу пришли люди, нам абсолютно незнакомые, с которыми мы уже теперь не один год работаем вместе.
КОМАНДА
— Много вообще таких людей вокруг музея?
— Сергей: Нет, не очень много. Здесь, в Ульяновске, нет инфраструктуры. Там, где были города в советское или дореволюционное время, были традиции музыкального производства, там всё проще, потому что есть среда для этого. Она может быть по-разному настроена: критически – лояльно, более продуктивно – менее продуктивно. Но там она есть. В Ульяновске этого нет: здесь есть патронный завод, завод «УАЗ», авиазавод и прочие, а вот массового музыкального производства здесь не было. Поэтому сделать так, чтоб здесь всё это сложилось по мановению волшебной палочки невозможно. В нашем случае такого не было и, наверное, не будет. Люди приходят в проект достаточно медленно, их приходится очень долго адаптировать, потому что они не понимают, что происходит.
— А вот как появилась идея сделать музей в период производства?
— Сергей: Мы посмотрели на мировую практику. Во-первых, мы увидели, что нормальное музыкальное производство часто развивается в двух ипостасях. Во-первых, бизнес черпает деньги из производства – из того что делают музыкальную продукцию. Во-вторых, при музыкальных производствах часто держат свои музейчики. Пусть это корпоративные музейчики, но они очень классные, и они уже сами являются точкой притяжения аудитории. Музыканты со всего мира едут в эти музейчики. Например, у известной американской фабрики «Фэнтер» есть музей: ты входишь на фабрику и попадаешь в музей. Или австралийский производитель гитар «Мэйтон». У него вход на фабрику тоже через музей. Вот мы посмотрели за этим.
И ещё, помимо этого, есть очень классные примеры итальянской «Кремона» или немецкий «Марк-нун-Керхен», там традиции вообще исторические. «Кремона» это Страдивари, Амати и т. д. «Марк-нун-Керхен» — это центр немецко-музыкальной промышленности до сих пор. Там всё это развивается в содружестве с музеем. Там даже непонятно, что идёт впереди — музей или производство. Люди туда приезжают за тем, чтобы и посмотреть, и заказать инструмент, а иногда приезжают посмотреть и заказывают инструмент, и погружаются в эту среду. Это один из драйверов развития, не очень дорогой, музей мы тогда открыли за 350 тыс. рублей. А производство не открывается за эти деньги.
— Вы, Серёж, упомянули «Амати», «Кримоно». Мы понимаем, что есть скрипка, а есть марки, которые связаны с определенной территорией, жёстко на неё завязаны. В этом смысле, если мы про балалайку говорим, есть же такие истории, просто нам неизвестные?
— Сергей: есть такие территории, которые связаны с балалайкой. К сожалению, там такой активности нет. По-хорошему, её бы там реализовать, но там просто не нашлось людей.
— Судя по одному уголку из вашей экспозиции, такие артели и в Ульяновской области были?
— Сергей: Да, были такие, правда не артели. Артель – это полупрофессиональная история, ремесленная. А здесь был именно кустарный промысел, в Симбирской губернии, в Ульяновской области. Последние мастера ушли в середине 2000-х. Это был просто крестьянский кустарный промысел. Это очень редкая штука. Музыкальное ремесло, как правило, очень индивидуально, т.е. если это мастерская, то это будет семья делать. А здесь именно примерно как валенки валяют — валенки валяет целое село.
— Чуть-чуть не успели подхватить, да? Можно было бы, конечно, с этим что-то сделать…
— Сергей: На самом деле, с этим можно ещё что-то делать, там есть свидетели всего этого, есть люди, которые выросли в этой среде. Просто для того, чтобы её реанимировать, нужно очень много эмоций. Этих эмоций пока нет.
— Сил внутренних, да?
— Сергей: Именно внутренних, там даже не в деньгах дело.
— Я понимаю, о чём вы, потому что я сам всё время в себе копаюсь. Денег сейчас в стране много. Вот, например, от Президентского фонда культурных инициатив объявлен новый конкурс на 3,5 млрд. И другие, там масса сейчас вариаций.
— Сергей: Да. Вопрос только в том, откуда взять в себе силы.
— Найти в себе силы, да. Найти единомышленников. Когда народ думает, что дело в деньгах, на самом деле, дело не в них. Дело во внутренней мотивации. Мы с Дмитрием Ойнасом, когда говорили о кейсах, обсуждали: для нас важна часть, связанная с внутренними силами и мотивациями. Потому что технологии вроде все описывают, но никто не говорит про то, что людьми движет. В какой степени это творческая самореализация для вас? Это же одновременно и дело, которым вы занимаетесь и одновременно, как я понимаю, вы себя таким образом реализуете в творческом смысле?
— Сергей: Маша обычно любит об этом говорить.
— Мария: У нас совершенно разные истории.
— Это тоже интересно. В любом проекте у людей разные мотивы.
— Мария: Да, мы все в команде настолько разные. Если упомянуть про профессии, откуда вообще все взялись, кем мы были на момент старта. Это очень интересно. Вот я, например. Во-первых, я пришла в проект в 2019, именно в музейный проект (я занимаюсь музейной частью). Конечно, мы все взаимосвязаны – мануфактура балалайки и музей балалайки, но в общем-то моя часть больше это музей, и я была и остаюсь также профессиональным фотографом, 11 лет снимаю. Я немножечко предприниматель самозанятый: делаю интересные разные проектики.
— Сергей: Да ладно, ты по образованию предприниматель вообще-то.
— Мария: Ну, вообще, да.
— Это ж замечательно, на самом деле. Если такая штука, которая называется «творческое предпринимательство». По-моему, это история про это.
— Мария: Может быть, это оно. Но тут опять же скорее про меня больше творческое, нежели предпринимательское. Например, с подругой Наташей Чубарко делаем проект «Я был в Ульяновске»: видите, кружечки с иллюстрациями, открыточки висят. Мы как-то раз взяли и за месяц собрались и сделали этот проект.
— Обязательно у вас что-нибудь куплю.
— Мария: И вот он же случился в 2013 году, ровно когда музей открылся. Взаимосвязанные ситуации. И вот, это до сих пор существует. Приносит ли это кучу денег? Да нет, не приносит. Но, по крайней мере, такой проект никто ещё не повторил и он такой один в городе. Мне это как-то греет душу, я вижу, что он востребован, просто нет вот этих самых сил, чтобы его как-то масштабировать, мотаться на разные выставки и везде этот продукт распространять.
А здесь мотивация… я с музыкой никак не связана совершенно, с балалайками…Я слова-то такого особо не произносила до того, как случился музей. Я прекрасно знала, что существует такой музей, и даже одна из первых узнала, что он здесь может появиться, потому что он появился в квартале, а это такое креативное пространство у нас в Ульяновске, и я некоторое скромное отношение имела к его созданию. И, в общем-то, вот так мы и познакомились. Это тоже один из проектов, которым я занималась. В итоге мотивация из музея получилась. Сергей из музыки, например, произошёл в своей мотивации, я больше по развитию общественных пространств, где может пересекаться разная аудитория, забавно за этим наблюдать. Когда своими же руками сталкиваешь разных людей.
— Сергей: Ну как, у тебя дед делал балалайки.
— Мария: Я узнала об этом, к своему стыду, только тогда, когда начала заниматься этим.
— Такая метафизика: всё неслучайно.
— Мария: Да. Это, кстати, повод к изучению семейных историй. Как ни крути, у тебя взгляд, мозг, нюх начинает на это возникать. В основном это коммуникация с людьми, с аудиториями. Посмотреть, а что будет, если сделать вот такой проект. В какой-то степени это немножко хулиганство, наверное. Мы же здесь делаем не классический музей, не собрались мы здесь, чтобы просто демонстрировать: «Вот, смотрите, «Балалайка №1», такой-то год, «Балалайка №2». А сделать площадку, где можно самовыражаться. Это пространство посвящено балалайке, этой культуре. Это очень интересный объект, он очень странный. А всё странное я люблю. С музыкой у меня по-прежнему сложные отношения. Но, в общем-то, у меня здесь другие задачи, другие желания.
КОНТЕКСТ
— То есть я правильно понимаю, что балалайки – это точка входа в целый мир?
— Мария: Да, однозначно.
— И предмет, который сообщество склеивает, и за ним есть какие-то истории? И самое главное – музыка, это тоже целый мир.
— Мария: Это правда. Эти истории мы как раз и пытаемся рассказывать и доносить. Балалайка это такой стериотипизированный предмет. Про балалайку знают все, но о балалайке практически неизвестно ничего. Там такой большой историко-культурный пласт. И балалайку даже иногда боятся, мол, балалайка, это не для меня. А на самом деле практика показывает, что за последнее время, как мы начали работать, ставить балалайки на продажу, люди приходят, не собираются покупать балалайку, только на экскурсию, но они уходят с балалайкой. Какая-то магия случается.
— Сергей: Это просто твоё предпринимательское образование.
— Мария: Я ничего не делала.
— Я думаю, что это человеческий дар просто.
— Сергей: Маш, у тебя дар продавать балалайки. Мы выяснили.
— Это Серёжа троллит просто слегка, мне кажется.
— Мария: Я совершенно ничего не делаю для того чтобы продать ни одной балалайки, но оно само. За этим тоже очень забавно наблюдать.
— Сергей: Нет, как само? Ты же там наклеила большую этикетку: «Эти балалайки можно купить».
— Мария: Не надо про мои художественные способности сейчас.
— А вот присутствовал какой-то элемент бизнес-интереса, Серёж, когда вы начинали? Или это всё-таки в чистом виде самореализация? Или смесь такая одного и другого?
— Сергей: Бизнес-интерес? Он был, но это интерес третьего или даже четвёртого порядка. Если вас интересует бизнес, займитесь чем-нибудь другим.
— Это правда, да, водку продавай, например.
— Сергей: Продавать водку, отлично, можно там продавать нефть, автозапчасти, лёгкой промышленностью займитесь, тоже это всё сейчас на подъёме, ну и музеем тоже займитесь, если вас это интересует.
— Если вас от этого “торкает”.
— Сергей: Если “прёт” от этого, если “тащит”, то вперёд. Мы думали о бизнес-составляющей музея, естественно. Первый проект у нас провалился с треском. Мы там задолжали денег, долго выплачивали. В общем там было всё стрёмно. Когда второй раз сейчас вот делали, чуть-чуть более основательно подошли, но тоже не учли всех моментов. Естественно, там тоже свалились в турбулентность. Но как бизнес, да, мы видим нормальные человеческие примеры, как развиваются частные музеи. Но, условно, не Музей шоколада, а некие агломерации, которые имеют какую-то реальную культурную составляющую. Мы смотрим примеры, видим, как они развиваются, Иногда фасад один, Коломна — один из таких примеров. Есть свои течения, аудитория. Он показывает содержание, которое способно формировать экономическое поле, и это очень круто.
— Да и слава Богу. Ровно поэтому мы сейчас вот эту базу и создаём. Тут другое. Мы пытаемся всё это аккумулировать. Очень часто людям кажется, что они одни, причём в плохом смысле. Люди думают, что они одни и не знают, куда двигаться, а между тем многие испытывали сложности. Вот, кстати, на тему сложностей немного поподробнее. Первый музей, второй музей. В этой связи, какова была идеальная конструкция сначала, как замысел претерпевал изменения? С какими сложностями столкнулись, как их преодолевали? Вы упомянули, что это уже второй музей. Как всё происходило? Каков был первоначальный замысел, почему, на ваш взгляд, не выстрелило? Почему пришлось дальше двигаться?
— Сергей: Изначально мы ориентировались на несколько форматов. Они, возможно, противоречили чем-то друг другу. Нам нравился, с одной стороны, молодёжный вид бизнеса, антикафе. Лет 5-6 назад они были на пике популярности. Появился в Москве «Циферблат», вроде прикольная штука, даже по Европе она распространилась, где-то в Англии её открыли. Всё это на волне моды было очень актуально, и мы увидели, что к этому есть интерес.
В Ульяновске с этим сложно было, на самом деле, да и до сих пор сложно: коворкинга, антикафе или места, где ты можешь работать на фрилансе или организовывать встречи, нет. Поэтому увидели такой формат. Также мы не могли обойти стороной такой формат, как хард-рок кафе. По всему миру такое существует. В окружении гитар люди радуются жизни, у них там бизнес-ланчи и т.д. И музей, антимузей — такие форматы мы тоже рассматривали. Например, в Германии есть очень прикольный музыкальный ресторанчик «Марк на Кирхене»: вы попадаете в атмосферу аутентичного музыкального ремесла. Очень прикольная штука. Вот такие идеи нами владели.
Мы решили, что попробуем, только в очень сжатом формате. У Маши было помещение 27 кв. м. Она сказала, что музей это очень странно всё, уверены ли мы в этом. Мы сказали, нет, конечно, поэтому мы хотим открываться. Изначально всё построено было так: у нас не было входного билета, потому что комната была очень маленькой и за прозрачными стёклами (стеклянная стена). Если людей интересуют балалайки, можно было взять, посмотреть. Мы посчитали, что неэтично брать плату за билет, и наполнили всё это другими составляющими. У нас была барная стойка, кофе, чай, какие-то мероприятия, тусовки, лимонады, даже, по секрету, по вечерам там было тайное пиво. В таком формате у нас музей и открылся. Такой музей-чайная. Он существовал какое-то время более менее активно за счёт того, что тут что-то новенькое и за счёт того, что он находился в молодёжном месте, там просто трафик был. Трафик, и все люди, которые приходили в это место, в этот креативный кластер, они все проходили мимо музея. С этого мы получали какую-то копеечку, она нам покрывала расходы, не более того: зарплату, аренду и прочее. А потом мы чуть-чуть его отпустили. Мы перестали проявлять к нему внимание, потому что занялись производством. Когда занимаешься производством, ты вообще не способен ни на что, ты думаешь только об этом. И музей параллельно стал существовать. И в какой-то момент стал идти в сплошной минус. И уже не было сил туда вкладываться.
— Это какой год был?
— Сергей: Это был 2016 год.
— 2016, а начали?
— Сергей: В 2013-м.
— В 2013. И сначала всё было более менее, да?
— Сергей: В 2013-14-х году всё более менее нормально работало. В 2015-м мы сняли первую большую цель, и он уже параллельно существовал. Мы выключились все из операционки, там остались только девчонки.
— 2015 — это когда мы уже наверное приезжали с семинаром.
— Сергей: Да, уже всё, был “клинч”. Мы уже не способны были всё это тянуть. Но у музея были кое-какие деньги, и нам нужно было собрать все активы и вложить в производство. Мы приняли решение, что нужно всё, что было лишнего в музее, продать, снять со счетов и отправить всё на фабрику. Мы так и сделали. Там основной фактор разрушения всего пространства был в том, что я сам выключился оттуда.
— Да, понятно. Это всегда держится на людях. А тяжело было в момент, когда продали всё?
— Сергей: Естественно, тяжело.
— Что чувствовали?
— Сергей: Смешанные чувства: мы понимали, что существует рынок, что мы туда входим, но входим немного обескровленные. Входим с некоторыми ошибками, и эти ошибки будут очень сильно спрессовывать всю нашу команду. Здесь просто на морально-волевых качествах мы как-то протянули. Было сложно, когда в какой-то момент времени не остаётся денег на проезд. Заходишь в метро, а у тебя нет денег.
— Знакомое ощущение, да. Было такое тоже.
— Сергей: Оно не то, чтобы критично. Мы все понимали, что у нас инструменты производились и продавались, влёт расходились, но всё это находилось в оборотке. И перед нами выбор очень сложный встал. К нам пришёл инвестор и хотел денег нам дать. Тогда модно было вкладываться во всякие странные, стрёмные стартапы. И вот к нам пришёл такой товарищ, предложил там столько-то денег, и вот это было сложно, потому что это такое искушение, когда у тебя полностью всё на нулях, и приходят тебе денег дать.
— Проблемы-то решатся все вроде как, да?
— Сергей: Проблемы решатся, за исключением одной маленькой проблемки — у тебя появится некий партнёр, которому будет по барабану, чем ты занимаешься, ему просто нужна будет выгода, своё роялти получать, спокойно жить.
— То есть вообще я так понимаю, что, конечно, если мы про инвестиции говорим, то инвестор может быть, но тогда инвестору тоже должно от этого “торкать”, это должно быть по кайфу, не просто роялти получать.
— Сергей: Наверное, в таких формациях, типа наших, да, это очень важно. Просто сухая финансовая поддержка в обмен на 20% акций это круто, это может быть, но что-то мне подсказывает, что потом начнутся большие проблемы. То есть это выбор между свободой и несвободой. И свободу ты оплачиваешь жёстким дискомфортом.
— Да, а вот если вообще про экономику говорить. Как потом всё-таки удалось зайти на второй круг с музеем, как это происходило, где силы взяли, как собрались? Какие разговоры этому предшествовали? Любопытно. Я понимаю, что я, может, какие-то болезненные струны задеваю..
— Сергей: Ну да, болезненные струны. Мы до сих пор, на самом деле, не совсем понимаем, как такое с нами произошло, как мы опять повторно во всё в это въехали. В какой-то момент времени производство стало раскачиваться, мы прилично поработали, и оно стало приносить доход. Этот доход можно было просто держать на счету, а можно было во что-то перевкладывать. И в какой-то момент времени к нам стали приходить запросы от музыкантов и просто от людей по старой памяти. У нас сайт музея где-то болтался, был жив, мы за него платили, и потихонечку стали приходить запросы: «Где музей? Как можно к нему проехать?» Мы что-то там сначала врали по телефону, мол, вот музей, он сейчас фабрика, приезжайте на фабрику. Стали люди дергать, дергать, дергать, вдруг случайно мы просто наткнулись на конкретный объект, вот этот домик. Он стоял заброшенный, мы его давным-давно наблюдали. У него фундамент просел, в общем катастрофичным был. И вдруг смотрим, его стали приводить в порядок.
— Город приводил в порядок?
— Сергей: Нет, частная инициатива.
— Для себя приводили или просто памятником был?
— Сергей: Это просто аренда, не имеет никакого отношения к историческому наследию, их внутренняя мотивация.
— Я понимаю. По-разному бывает, поэтому я спрашиваю.
— Сергей: Это просто арендный бизнес. Мы сюда первый раз пришли, посмотрели на всё это, здесь было страшно, и сказали: «Нет, давайте не поддаваться искушению». А потом, через какое-то время собственники перезвонили и сказали: «Чуваки, у вас прикольный проект, музей, мы хотим видеть здесь такого резидента». И тогда мы проявили слабину.
— То есть “дядьки” прониклись-то в общем?
— Сергей: “Дядьки” прониклись чуть-чуть, в какой-то небольшой доле. Мы поддались искушению, в конце 2018 года это произошло. Мы стали думать уже более детально, сколько денег выделить, сколько ремонт будет стоить, сколько переезд, сколько оформление. Но мы бы наверное не въехали сюда, если бы тут не нашёлся правильный человек. Мы вспомнили про Машу, она сказала: «Я вообще ничего не понимаю в музеях, я согласна». Когда пазл сошёлся, мы решили это продолжить.
— Маша знала, во что ввязывалась вообще?
— Мария: Да нет, конечно, откуда мне знать, я музей делала что ли?
— Нормальный, хороший, современный музей это же тоже общественное пространство прежде всего.
— Мария: Ну я недолго думала. Я общем-то сразу была согласна. До этого я работала в квартале. Квартал тогда был инновационной историей для России, потому что государство в такие странные вещи особенно деньги не вкладывало. Я с кварталом связалась, потому что это творческое место, общественное пространство, из которого ты можешь что-то лепить, в том числе когда ты творческий предприниматель, это всегда зажигательная история. Когда я уходила, я поняла, что никогда в жизни больше не будет сотрудничества, только частные средства, т.е. только частные, независимые проекты.
— А как же президентский грант?
— Мария: Здесь всё было сделано искренне.
— Всё-таки они не лезут в концепт и содержание.
— Мария: Ты предоставляешь концепт, если он подходит, то выделяют средства.
— В этом смысле это другая история.
— Мария: Да, в этом смысле это другая история, ничего плохого в квартале не было, но хотелось большей свободы, чего-то более предпринимательского, более тонкого такого. Там не было команды, были люди, разные, очень умные, каждый сам по себе был просто бриллиант, а вот вместе не сложилось, на мой взгляд.
— На счёт команды, это очень важная часть, потому что за каждой подобной успешной инициативой или более менее успешной всегда стоит команда. Вот в случае с музеем балалайки, сколько вас, в смысле команды, активных игроков? Вот в Коломенском музейном творческом кластере, например, работает 200 человек. Из них те, кто реально генерит контент и смыслы, их четверо сейчас, было трое, т. е. не сильно много. Сколько у вас по факту, если мы не берём производство, людей, которые балалайки делают непосредственно?
— Сергей: Тоже, наверное, 4 по сути.
— У вас есть какое-то четкое деление по ролям или это всё в гибком формате происходит? Как эти роли можно определить? Кто-то там может креативный директор, кто-то может в поддержку в позицию орга, менеджера, кто-то ещё. Или все делают всё?
— Мария: Я обычно говорю, что все разнорабочие. На самом деле, деление-то есть, но не в должностях.
— Сергей: Мы даже не совсем понимаем, как мы называемся, но какой-то пул задач у каждого свой. Они пересекаются, но магистральные направления у каждого человека свои.
— А как вы процесс внутренней коммуникации организовываете? Встречаетесь ли периодически, обсуждаете, с какой периодичностью это происходит?
— Сергей: Слушайте, чат вконтакте, и всё будет в порядке.
— Мария: Ну не только чат. Мы, конечно, собираемся. Тут на самом деле две истории. Мы попали в ситуацию: вот музей, он будет через месяц, будет летом, будет к новому году. Мы же попали в капитальный ремонт. Сергей говорит, что помещение возникло, возникли шевеления сначала с косметическим ремонтом своими руками, решили заезжать как есть практически.
— Очень хотелось бы узнать про коммуникацию со всякими городскими сообществами, с организациями. Как она происходит, про Ростуризм говорили. Сейчас, наверное, проявляют разный интерес, а вот в стадии, когда начиналось, как вообще. Были ли какие-то союзники, которых вы находили или всё сами исключительно? Как с заинтересованными людьми находили контакт, как информация расходилась. Вот обо всём об этом немножко. Про продвижение и партнёрство.
— Сергей: Партнёрством в основном увлекается Маша. Она более погружена в среду.
— Мария: Здесь как таковой целенаправленной работы проведено не было, что мы сели, а давайте подумаем о партнёрствах, такого не было, но как-то всё естественным образом сложилось. Город не таких масштабов, не так много здесь людей, команд, компаний, неважно какого смысла, это просто один фрилансер или целая организация, неважно, государственная или нет, здесь как-то все всё равно на виду, и все занимаются своими делами очень интересными, создают новые смыслы, пытаются как-то про город по-другому немножко говорить. И вот как-то так вышло, что мы со многими были знакомы, очень многие поранили первый музей, и тут партнёрства возникали сами собой. Плюс мы попали в такой интересный период, полтора года мы ещё были в том состоянии, когда у нас не было музея, была стройка. Полтора года прошло с тех пор, как мы решили, что этот музей будет, даже два, наверное, получается. К моменту открытия прошло почти два года, но я поясню, в эти два года ничего необычного не было. Мы затеяли проект и начали готовиться. Эти два года никто не планировал. Это была тотальная неизвестность: мы хотели открываться то в следующем месяце, то к новому году, потом прошло ещё полгода.
Это было во время капитального ремонта, которого даже владельцы помещений не ожидали, добросовестно отнеслись к ситуации. Она требовала денег и сил, поэтому вместе с ними мы ждали здание, потом ещё ремонт своими силами нового пространства. Однажды мы пришли в музей, мы на 2 этаже сейчас сидим, вот тот самый потолок, который видно в кадре, там было небо, а на первом этаже пол, 1 этаж, остаётся только 4 несущих стены. За это время мы что-то должны были делать, не возникло ни у кого такой мысли, что сейчас мы подождём, сколько надо, пока отключимся. Мы уже начали работу и занимались очень многим, пока у нас не было музея.
Мы были как ни странно очень активны и за этот период мы нашли очень много партнёров вне Ульяновска. Это был “неульяновский” период. Мы участвовали в выставках. Алексей Шабуров решил объединить более 400-500 музеев на выставке в Москве в сентябре в 2019 году. Обратил внимание на проблемы частных музеев, на то, что они вообще существуют, он создал «Ассоциацию частных музеев». Мы попали в Москву, познакомились с такими же «сумасшедшими», кто делает частные музеи, посмотрели некоторые практики, даже были у некоторых в гостях потом. Всем привет!! Мы ездили на конференции, была музыкальная выставка (она больше про производство). Решили осветить музей в том контексте, в котором он не должен светиться. Музей обычно светится на музейных выставках, на профессиональных форумах.
— Сергей: А мы пришли к синкретизму, смешению французского с нижегородским. Это тоже стало работать. Как методику всем рекомендуем: вписываться туда, куда не нужно вписываться. Очень полезно.
— Мария: И вот так мы стали работать. Партнёров никто специально не искал. Какие-то партнёры, например, Национальный музей музыки, конечно, он не взялся в 2019 году, это знакомство возникло ещё в первый музей. Просто появились дополнительные смыслы, о которых можно было говорить, можно было просто сказать, что мы снова на связи, у нас серьёзные намерения и продолжить разговор.
— А вот про первый музей, если вернуться, вот есть у вас идея. Я исхожу из позиции, что нас будут читать молодые проектировщики.
— Сергей: Мы сразу говорим: «Не делайте так, как мы, никогда».
— Это понятно, но может быть, народу интересно, всё-таки как наращивались эти связи. Когда заходишь, ты, грубо говоря, «голый человек на голом месте», вот только начинаешь. Как это, Сергей, происходило, как устанавливали первоначальный контакт с людьми?
— Сергей: Первоначально через музыку, на самом деле. Я не знал никого в городе, у меня в области живут родственники, а в городе никого.
— Да, вот, как раз это интересно.
— Сергей: Мы просто стали контактировать с местными музыкантами, с профессиональным сообществом, тусовкой, с музыкантами разными, но которые придерживались фольклорных или околофольклорных стилей. Идей, интересов, которые связаны с этой музыкой. Мы так нашли нескольких человек с помощью соцсетей. Соцсети сейчас работают отлично. Законтачились, попробовали в 2012 году здесь организовать фестиваль: собрали тусовку, пригласили традиционных музыкантов. Такой был очень прикольный проект, очень приятный. Стали плодотворно с народом общаться и через них начались какие-то знакомства. Я помню, что здесь есть такой человек – Татьяна Ившина, в городе, она как раз курировала тогда открытие этого квартала. Я естественно с ней не был знаком. Мне подсказал Кирилл Кологреев, местный энтузиаст-музыкант, непрофессиональный музыкант, просто любитель, но он предприниматель, у него есть какая-то база и понимание, что надо развиваться через социальные связи. Подсказал, что есть такой человек, мол, давай заедем, пообщаемся. Заехали к ней, пообщались, рассказали, что у нас есть такая странная идея – сделать музей балалайки в городе Ульяновске. Она сказала, что это очень странная идея, это никому не нужно, но делайте. И мы стали двигаться дальше. Через социальные связи, через тусовку, потому что так или иначе люди, неважно, чем они занимаются музыкой, обувью или йогой, у них обязательно есть какие-то свои знакомства, связи. Особенно, если всё подкреплено искренним интересом, тогда это всё заработает.
— С йогой там такая ситуация, я у одного краеведа-товарища сидел, там был парень, художник, он йогой увлекается. Я говорю: «Последнее время проблемы с давлением начались, скачет иногда». Он сказал: «О, чувак, тебе надо позаниматься». Показал мне несколько упражнений, т. е. это может быть вообще не связано с делом, а просто для себя, привести себя в порядок. Поэтому я к этому очень положительно отношусь.
— Мария: Связи эти органически как-то возникают. Я думаю, что все, кто будет слушать, читать, так или иначе на себе это чувствовали. Потому что у нас есть круг знакомых, знакомых знакомых. Если ты хоть как-то общаешься с людьми, то в общем-то эти связи, если у тебя есть идея, формируются, выходят на кого-то, кто-то начинает задавать вопросы, кто-то сам приходит с предложениями. Необязательно ты ходишь и ищешь, добиваешься от кого-то связей, коммуникаций. Оно часто происходит само, но не всегда это происходит быстро, даже если есть контакты, если есть вроде хорошие отношения, не всегда в тот или иной момент времени они осуществимы для каких-то проектов, затей. Нужно, чтобы прошло какое-то время.
— То есть я правильно понимаю, что с людьми надо просто общаться, дружить, приятельствовать, разговаривать на разные темы, и необязательно держать их в поле специфического какого-то интереса. Тоже можно, наверное, когда-то пообщаться, но гораздо важнее второе, тогда и первое возможно. Когда ты с человеком в доверительных, добрых отношениях, ты его можешь что-то по делу спросить.
— Сергей: Не всегда. Иногда достаточно просто иметь бизнес-контакт.
— То есть вообще на разных уровнях, получается, система контактов? Такая система, да?
— Сергей: Думаю, что так.
— С кем-то задачки конкретные, с кем-то цели, с кем-то на уровне ценностей, общих интересов, да?
— Сергей: Бывает, что даже с людьми, которые музыкой занимаются, тусовка, они очень восприимчивы друг к другу. С кем-то интересно просто поговорить за музыку, но не очень интересно разговаривать за жизнь и всё остальное. Просто ты чувствуешь, что человек немножко на другой волне, немножко не в твоих интересах, а он чувствует, что ты не в его интересах.
— Это любопытно, да. То есть вообще общее занятие еще не почва для взаимного интереса, и наоборот, человек иногда занимается другим, а тебе с ним просто интересно.
— Мария: Просто поле этих контактов естественно, на мой взгляд, должно происходить. Как-то нужно в себе воспитывать то, что нельзя узко специализироваться. Ты, конечно, главную тему какую-то имеешь в виду, когда ты чем-то занимаешься, но невозможно только на этой теме выстраивать контакты, даже деловые.
— Да. Вот сейчас у меня опять же к Сергею вопрос, да и к Маше тоже. Как сейчас устроена внутренняя модель, если мы рассматриваем музей балалайки как целостную конструкцию: музей балалайки, производство и т.д.?
Можете ли вы выделить какие-то отдельные важные блоки? Есть общественное пространство, есть производство, есть часть, связанная с продвижением. Это как-то можете попробовать описать, структурировать?
— Сергей: Модель, естественно, есть. Она не в голове, она всё равно в реальности присутствует. Проект состоит из двух частей: первая – производство, вторая – основное, то, что экономически балансирует всю эту конструкцию, там производятся и продаются балалайки.
— Физически где это всё расположено?
— Сергей: Здесь, рядышком. То есть это всё очень близко друг к другу, пешком полчаса, наверное, от силы, неспешным шагом. Вторая конструкция – музей, он расположен в центре. У него отдельная команда существует и меньше года назад мы его оставили немножко без денег как музей. Специально оставили без денег так, чтобы посмотреть, насколько он сможет отрабатывать свои потребности, текущие задачи. Вывели его в отдельную единицу: у него есть своя НКО, свой счёт, свои расчетные операции, он обслуживает содержание помещения, коммуналку, зарплатных потребности. Он сейчас, условно, отдельная экономическая единица. Правда, Ульяновск летом нетуристический регион, здесь всё просаживается, это непроездной город – в Ульяновск просто так не заедешь.
— То есть здесь надо создавать поводы, чтоб люди специально сюда приезжали.
— Сергей: Да, и просто так в один конкретный маленький музей очень сложно затянуть. Мы общаемся с туристическими операторами из соседних городов. Они говорят: «Чуваки, очень прикольно всё, отлично, балалайки такие яркие, но везти сюда 30 человек, автобус какой-нибудь специально в один музей, пусть там на 2 часа вы их займете, нет смысла. Всё остальное, всё, что есть в Ульяновске, мол, всё было, всё пройдено, больше не хотим».
Мы понимаем, что тут нужно предлагать цепочку событий, мы сейчас её пытаемся выстроить: музей плюс производственная экскурсия, например. Потому что посмотреть, как делаются балалайки это интересно. Это, с одной стороны, промышленный туризм, с другой стороны, тематическо-музыкальный туризм, он тоже по миру работает. Мы здесь тоже пытаемся зацепить какие-то тренды, которые существуют. Соответственно, под лето, в мае, мы поняли, что сейчас совсем всё попадает, и мы просто останемся, ну, не совсем без потока, но его не будет хватать на окупаемость.
Поэтому у нас сейчас такой проект: мы пытаемся музей включить в систему продвижения в том числе и продукции, фабрики. Такая вот очень странная история. У музея есть креативное начало, у него есть профессиональные качественные сотрудники, которые фотографируют, которые умеют с тестами работать, кто-то умеет вообще всё это оформлять в виде дизайн-макетов. Мы сейчас пытаемся всё совместить, чтоб музей приносил пользу, чтоб за это ему фабрика тоже платила. Т.е. чтобы музей получил свое роялти за помощь в продвижении продукта. Это такая летняя система, посмотрим, как она дальше будет работать.
— Любопытно, т.е. ещё непонятно, как это выстрелит. Сейчас, я так понимаю, что в определенной степени музей дотируется за счет того, что фабрика зарабатывает. Или он всё-таки в ноль уже вышел.
— Сергей: Он иногда выходит в ноль, иногда не выходит. Когда он проваливается, то дотации, но это дотации не привлеченные, а из своего бюджета берутся.
— Всё понятно. А если в целом рассматривать сейчас структуру бюджета. Про инвесторов мы поговорили, про внешние ресурсы приблизительно понятная история. Из чего бюджет складывается в целом? Из того, что фабрика зарабатывает или есть ещё какие-то источники. Гранатовый проект я знаю там был, да?
— Сергей: Да, был, мы не ожидали. Очень необычный эффект от грантов. Мы когда проектировали сам музей, с музейным сообществом, с людьми, которые делают какие-то творческие проекты, нам всем в один голос утверждали: «Парни, гранты – это залог стабильности, развития и успеха». Мы решили воспользоваться этим, несколько проектов у нас срослось, грантовых, в том числе Фонд президентских грантов. Мы поняли, что не всё так просто в этих средствах, которые приходят. Маша прокомментирует, потому что она всем этим занималась с головой, такая, очень неоднозначная история получилась.
— Мария: Неоднозначная история, т.е. деньги, конечно, пришли, и суммы где-то были скромные, в каких-то проектах совсем нескромные, ну, для нас. Тем более для меня это был первый опыт написания грантов, и мы очень много собирались и обсуждали проекты, много было всяких планерок и т.д. Мы несколько месяцев просто не вылезали из того, что придумывали идеи. Не было в этом ничего сложного, просто было сложно описать всё это.
Мы выиграли грант, получили деньги. Деньги вроде как есть, но потом оказалось, что нам пришлось еще вкладывать очень много, причем вкладывать отчасти деньгами, но по большей части своими ресурсами. В какой-то момент мы просто поняли, что просить надо было намного-намного больше и какие-то риски мы не учли, мы их не могли учесть, потому что первый раз сталкивались с такой идеей. Это не была заранее известная программа, т.е. мы придумали идею и так никто не делает, невозможно подсмотреть, а как другие делают, а сколько у них это по времени занимает. Никто этого не делал, и мы как-то на волне энтузиазма этим занялись, подумали, круто, что у нас будет оборудование, целая ремесленная мастерская, а потом оказалось, что мы просто 3-4 месяца без перерыва, все выходные неистово вели занятия для детей.
Мы уже по ходу реализации поняли, что это была ошибка в проектировании, в прогнозе, сколько времени займёт проект, сколько занятий нужно. То есть, допустим, мы думали, что это будет 4 группы, 16 занятий, а в итоге оказалось 36 занятий. А в группе было не 10 человек, как мы изначально думали. Больше 7 это было практически нереально. Мы предполагали, что будет один преподаватель, в итоге это было два человека, которые должны были не просто один другого страхует, а два человека, полностью одновременно погруженные в процесс. Вся команда у нас вылетела на этот проект. Мы, конечно, поняли, где мы оступились, т.е. нужно было четче просчитывать.
— Оборудование-то хоть купили?
— Мария: Мы купили оборудование, действительно, но вот это соотношение затрат мы как-то проигнорировали отчасти.
— Немножко надорвались в общем, да?
— Мария: Да, мы надорвались.
— Знакомое ощущение, ребят. Я тоже бывал в такой ситуации в грантовых проектах, но потом просто начинаешь четче соизмерять.
— Сергей: Надо ценить себя, своё время, потому что когда ты относишься к нему поверхностно…
— Вообще надо относиться к себе как к средству производства, заботиться, смазывать там, свободное время организовывать. Я пришёл к этому выводу с опытом.
— Мария: Когда нам предлагают срочно подаваться, мол, вот здесь последняя возможность, вот здесь денег раздают, вот, вам туда, вот ваша тема.. И мы: «Так, давайте подумаем». Если у нас нет идей, которые нам просто реализовать, у нас есть на это силы, мы понимаем, что может какую-то часть мы можем отдать кому-то, а не завязывать весь проект на себе, потому что под такую тему сложно найти подрядчиков, которые могут стать партнерами и помочь тебе участвовать в каких-то операциях, что-то провести, что-то сделать, что-то подготовить.
— Вообще всё должно вызреть. Идея должна вызреть. Я тоже в одно время, когда делал проекты под гранты, просто понял, что должно быть ровно наоборот: у тебя есть какая-то идея, ты её крутишь, как «голышек» катаешь, потом появилась возможность, ты смотришь, куда её упаковать. Она уже какое-то время тебя “торкает”, она у тебя зреет. А не то, что открылся конкурс — давайте что-нибудь на коленке сообразим по-быстрому.
— Сергей: Мы поняли, что это не работает. Оно работает, но через боль.
— Когда быстро, да.
— Сергей: Мы не говорим, что грант это неэффективная штука, просто надо понимать, как они работают, понимать, что с этого реально обеспечить поддержку существования какого-то проекта, по нашему опыту, практически невозможно, как нам показалось. Т.е. это такая узко утилитарная штука, когда ты решаешь какую-то конкретную задачу, но не поддержку проекта.
— Опять же для начинающих предпринимателей-проектировщиков. Достаточно много случаев я знаю, когда проект запускался с грантовой историей, это была такая точка, которая позволяла людям что-то начать, какое-то небольшое оборудование купить, попробовать что-то. В таком ключе, как вы думаете, это может работать?
— Сергей: Может работать. И мы, когда проект запускали на Фонд президентских грантов, в общем понимали, к чему хотим прийти. Нам нужен был некий стартовый щелчок, и он сложился. Это очень круто, на самом деле. Вот сегодня была экскурсия, и интерактивная часть была полностью сделана на этом материале. С неба он не упадёт. Своих денег неоткуда было взять и купить классное оборудование, точное, специализированное. Помог Фонд. И мы понимали, к чему это могло прийти. То есть там пазл состоит из 3-4 действий. Первое прошло, 2,3,4 — на них нужны эмоции.
— Да, на следующие надо собраться с внутренними силами.
— Сергей: Нет, ничего, мы не жалуемся, просто это фактор такой, который мы не предвидели.
— Я понимаю, выгораешь, и тебе нужно найти силы на следующие шаги. Ты что-то такое должен сделать: съездить, с людьми пообщаться, просто побыть в состоянии рутины. И потом всё собирается, и можно уже идти дальше с учётом набитых шишек и прочего. Это очень здорово, что совсем это не отвратило.
— Мария: Нет, нет, мы как-то адекватно это восприняли. Это тот опыт, который мы можем использовать. Мы точно поняли, что нужно делать в следующий раз, а что не нужно. Это очень здорово было. И, в общем-то, начинающим проектировщикам стоит попробовать, но как-то свои силы всё-таки рассчитывать, начинать с каких-то маленьких проектов.
— А что бы вы посоветовали, кроме этого, начинающим проектировщикам? Рецепты команды Музея балалайки? Люди только задумали свою историю, только-только думают вообще, заниматься этим или не заниматься, горят чем-то.
— Сергей: Я бы посоветовал следующее: если у людей сейчас, в моменте, есть силы, вдохновение и интерес к какому-то конкретно вопросу, предмету, явлению, и они хотят с этим взять и поработать, это надо делать. Пожалуйста, не откладывайте. Не откладывайте, потому что пройдёт пару лет, и всё это забудется, вы попадёте в рутину и всё исчезнет. Потом будете просто сожалеть. Если сейчас есть искра, идите и работайте.
— Спасибо огромное, я думаю, что на этой прекрасной ноте мы и завершим.